На пару, часам к трем, с первым ящиком покончили. Привалились к стенкам окопчика, отдыхают. Ефимыч достал кисет, собираясь затеять основательный перекур.

— Дядя Ефимыч! — звонко летит над окопами.

Ефимыч поворотил голову на зов, доносящийся издалека. Из-за поворота траншеи показался штабной посыльный Сережка Новеньких. Пацаненок совсем! – лет шестнадцать. Бежит со всех ног, в полный рост, не пригибаясь! Да ему и незачем: росту – метра полтора. Зато пыль поднял! – что хороший скакун. По всему пути, по всем траншеям.

— Дядя Ефимыч, дядя Ефимыч! Вас в штаб, комполка вызывает!

— Тише. Несешься, будто скаженый! — строгим, остепеняющим голосом встретил пацана Ефимыч. Посмотрел на посыльного колючим взглядом и спросил: — Чего ему надо?

— Не знаю, дядя Ефимыч, — малехо стушевался и потому промямлил Сережка. — Только приказано срочно! Там много кого собралось...

— Холера! Покурить не дадут! — недовольно заворчал Ефимыч, вставая и напяливая на голову раскалившуюся на солнцепеке каску.

Стряхнув с рукавов пыль, он подхватил винтовку и, обращаясь к Валерке: «Повернусь – закончим», похлопал посыльного по спине и сурово, словно тот в чем-то провинился, сказал: — Идем уже.

Петляющими долго и много траншеями, которые то – расширялись, то – раздваивались, они пошли к штабу. Сережка вприпрыжку – впереди, а Ефимыч, пригнувшись и сутулясь – сзади. Народ окопный – занятой, весь при деле: кто щель обустраивает или оружие чистит, кто гимнастерку чинит, но большей частью – просто кимарят, натянув пилотки на глаза. Изредка кто-нибудь приветствовал спешащих бойцов, вернее – одного Ефимыча. Но он не отвечал, думал: зачем он, второй номер пулемета, можно сказать – никто, понадобился майору, командиру полка? Обмануть себя вопросами ему не удавалось. Всем существом понимал, чувствовал, зачем вызывают. Догадывался, что собираются послать в разведку, и все равно гнал противоречивую, двоякую, беспокоящую мысль. С одной стороны – опасался наступления именно на эту деревню, на Розовку: не приведи Господь родных там не увидеть или случись с ними что, при этом наступлении. Боялся не узнать своей Розовки – считай два года на фронте. Как восемнадцатого сентября сорок первого повестку получил, так и ушел из дому. Да и забыть мог чего. С другой стороны – неуверенность и сомнения, что из-за этих опасений и душевного волнения не выполнит боевого задания. А потому и гнал роящиеся мысли, как мух поганых. Но как ни старался дорóгой успокоиться – выходило плохо. Взять себя в руки не получалось – все равно волновался.

Штаб, находившийся в центре фронта полка, расположился в землянке, крытой маскировочной сетью поверх дырявого, как сито, брезента. Тыловики отставали – успешное наступление развивалось стремительно. Вот и нет бревен, хоть один накат положить. Да и откуда лесу взяться в степи украинской?

В штабной землянке духота и накурено: брезент даже через масксеть нагрелся на солнце и пышет жаром, что печь. Свет пробивается отовсюду, и даже брезент светится откуда-то изнутри.

Командир полка майор Баскаков корпит над развернутой картой. Подпер рукой, с дымящейся папиросой между пальцев, голову. Сидит за столом на канистре, обшитой кусками старой шинели. Стол, сооруженный из пустых снарядных ящиков и трех досок, несмотря на хлипкость, стоит прочно, словно массивный дубовый – не шатаясь. Рядом, и на такой же обшитой шинелью канистре из-под воды – сидит мрачный и лысый начштаба Киласония.

Через стол от них и напротив – командир разведроты капитан Строев и переводчик Томшинский. В выцветших гимнастерках и запыленных сапогах. Один – потомственный военный, другой – педагог в третьем поколении. Оба высокие и одного роста. Но, если в крепком и ладном Строеве сразу видна воинская выправка, то тщедушный и нескладный Томшинский, с тонкими и длинными пальцами пианиста на руках, оставался бы учителем даже в генеральском мундире.

В углу, на земляном полу, поджав ноги и обхватив руками колени, сидит босой фриц-очкарик и постоянно поправляет разбитые очки – те норовят упасть: не держатся без одной дужки. На нем топорщится китель с оторванным рукавом. Над пленным, широко, циркулем расставив ноги, возвышается боец с автоматом на груди.

В другом углу, напротив, прислонившись к стене, рассматривает карту в своем планшете, незнакомый Ефимычу, молодой танкист в сером от пыли комбинезоне. Рядом, заглядывая к нему в планшет, пристроился командир саперной роты старший лейтенант Белкин.

— Товарищ майор, красноармеец Таран по вашему... — начал Ефимыч доклад.

— Вольно! — прервал на полуслове командир и обратился к посыльному: — Давай, Фигаро, за Диановым!

— Есть! — прозвенел голос исчезающего Сережки.

— Тут вот какое дело, Ефимыч, — начал командир полка и замолчал, глубоко затягиваясь папиросой.

Положил куцые руки на стол, поверх карты, сцепил пальцы и пристально посмотрел в жгучие, как угольки, глаза солдата. Баскаков знает Ефимыча почти с начала войны, потому и называет по отчеству, как все. Командиром майор Баскаков стал недавно, после боев за Донбасс. Приказ о присвоении ему очередного звания, соответствующего должности, застрял где-то, болтаясь по штабам. А до этого Баскаков командовал ротой, в которой воевал Ефимыч, потом батальоном. Теперь вот – полком.

— Языка, понимаешь, сегодня ночью воины приволокли. Да, чувствуется, темнит ганс.

На последних словах Баскаков обернулся и так посмотрел на «языка», что у того очки все-таки упали. Немец с перепугу вскочил по стойке «смирно» так резко, что боец над ним ошарашено отпрянул. Пленный вытянулся в струнку во весь, примерно с Ефимыча, рост. Но Баскаков лишь махнул на неруся потухшей папиросой и отвернулся.

— Знаешь что, Гено Платоныч, — вставая, комполка обратился к начальнику штаба, — доложи-ка нам обстановку еще раз. Пусть и Ефимыч послушает.

В это время в землянку шумно вошел командир артдивизиона капитан Дианов – стройный, щеголеватый красавец, с красными от бессонной ночи глазами. Полевая форма сидит на нем, как фрак посла на королевском приеме. А кирзовые сапоги блестят, словно хромовые. В санроте весь женский состав, большей частью, исключительно о нем и шушукается.

— Разрешите? — спросил Дианов, прикладывая руку к пилотке и щелкнув каблуками начищенных до зеркального блеска сапог.

— А! Входи, входи, любитель ночных похождений. Ты нам тоже нужен, — разрешил Баскаков и, снова, к Киласония:

— Давай.

— По приказу штаба армии, — начал Киласония, вытирая пот на голове куском цветастой материи, служащим ему носовым платком, — завтра, не позднее семи ноль-ноль, наш полк должен начать наступление на Розовку. Основная задача – захватить железнодорожную станцию. Станция важна для дальнейшего наступления. Для развертывания основных сил перед форсированием реки Днепр. Поэтому авиационных и артиллерийских налетов не будет. В целях обеспечения наступления нам придан танковый взвод лейтенанта Николая Яценко.

Танкист оторвался от стенки в углу; отпустил, тут же повисший на ремешке, планшет и выпрямился. Стоящий рядом Белкин последовал его примеру: перестал подпирать стену и подтянулся, распрямляя ссутулившиеся плечи.

Баскаков, заложив руки за спину, мерил землянку кривыми, как казацкая сабля, ногами. Дерганым, прерывистым шагом ходил взад-вперед. Пару раз остановился за спиной начальника штаба. Из-за его плеча бросал быстрый взгляд на карту и продолжал нервную ходьбу.

— Задача осложняется хорошо организованной обороной противника на самой станции, — продолжал начштаба, с сильным кавказским акцентом. — По данным нашей разведки и показаниям «языка»...

«... Так я и знал, — подумал Ефимыч, — вот и началось. Что оно будет? А может так и лучше, если меня в разведку пошлют?» Ефимыч уже ничего не слышал из того, что говорилось в штабе – полз в разведку, мысленно прокладывая свой путь по одному ему ведомому маршруту.

— ...! Таран! — громко повторил Киласония.

— Я слушаю! — вздрогнул Ефимыч.

— Ваша задача: установить расположение замаскированных огневых точек, по возможности, не простреливаемые проходы. Количество эшелонов, где стоят и с чем. А главное – позиции минометных и орудийных расчетов. По нашим данным, у станции две батареи. В бой не вступать! Языка не брать! Вернуться нужно как можно раньше. Доложить сразу, — закончил начштаба.

— Пойдете с Константин Борисычем, — дополнил Баскаков начальника штаба. — Нехорошо посылать единственного переводчика, да вы местные – вам вдвоем легче будет.

Томшинский быстро, в два шага, подошел к Ефимычу и встал рядом, лицом к командиру. Ефимыч глянул на Томшинского, стоящего вполоборота к нему. Лицо у того светилось и довольно сияло, как у ребенка, получившего обещанную и долгожданную игрушку.

Баскаков, размышляя, сделал еще несколько шагов. Остановился недалеко от Томшинского и попытался пошутить:

— Не шумите там – не будите лихо, пока тихо, а то разбудите раньше времени. Оставьте побудку гансов для артиллерии. Пусть и она поработает с утречка; по переднему краю.

Дианов переступил с ноги на ногу, посмотрел отсутствующе в сторону, будто его это не касается, и заразительно зевнул.

— Так, Дон Жуан, разбудишь гансов? — с иронией поинтересовался Баскаков у артиллериста. — Ты мастер у нас спать не давать.

— Так точно! — отрапортовал, ничуть не краснея, Дианов.

И кивая в сторону «приданого» лейтенанта, безапелляционно и уверенно добавил:

— И танкисты, в четыре ствола, наверняка помогут.

— С каких это пор тебе помощь понадобилась, не с сегодняшней ли ночи? — ввернул вопрос с издевкой Белкин – постоянный его соперник по женской части.

— Отставить, мушкетеры хреновы! — раздраженно оборвал комполка начинающуюся, обязательную пикировку двух ловеласов.

Баскаков достал спичечный коробок и долго раскуривал погасшую папиросу. Догорая до самого конца, спичка изогнулась черной гусеницей. Пламя лизнуло пальцы.

— Ай, черт! — сочно чертыхнулся командир полка, сильным щелчком отбрасывая от себя спичку.

Энергично тряся кистью с обожженными пальцами, Баскаков вернулся к столу и, оседлав канистру, подвел итог:

— Полагаю, справитесь. Таран и Томшинский – спать!

Затем перевел взгляд на начальника разведки, развернувшись к нему всем корпусом, вместе с канистрой:

— А ты, Виктор Сергеич, организуй, да приготовь там все, что нужно. Короче проследи за этим делом. Сам с усам – знаешь. Возьми у Белкина проводника. Слышишь, Белкин? Выделишь человека Строеву.

— Слушаюсь! — отчеканил Белкин. — Как стемнеет – подошлю бойца.

— Разрешите идти! — пробасил Строев и красиво козырнул.

— Свободны! — отпустил Баскаков разведчиков.

Втроем: Строев, Томшинский и Ефимыч вышли из землянки.

— В двадцать один ноль-ноль быть у меня! — приказал Строев.

— Непременно, Виктор Сергеевич! — витая где-то в облаках, ответил Томшинский.

— Добре! — пробубнил Ефимыч. — Ну, я пошел.

И, не дожидаясь разрешения, где – опираясь на винтовку, где – перебирая рукой по брустверу, втянув голову в плечи, пошел к себе, на позицию.

Строев покосился на Томшинского и, переведя взгляд на уходящего Ефимыча, подумал: «Да, разведчики, ити-т-твою налево».

Дальше >>>