|
|
|
|
— Живу в Запорожье. Закончила лицей №99,
потом экономфак ЗНТУ. Увлекаюсь веб-дизайном, фотографией, вышивкой картин. Изучаю польский язык. |
| |
Переосилив каприз карнизов, Тяжелой каплей сорвется вниз, Чтобы пролиться в туманах сизых
По легким складкам зеленых риз, Чтобы промчаться густым потоком, А после, ночью, у кромки луж
Стать отраженьем горящих окон, Хранящим тайну бездонных душ. | |
И ляжет смычок горизонта на скрипку земли,
И в музыке ветра услышишь звучанье
,
И сердце узрит мирозданья простые законы, Которые эхо ответным дыханьем продлит.
И время качнется в разбег, и отхлынет прибой К тем зорям далеким, которые были в начале,
Где вольность простора и легкость крыла за плечами Будили напевы, которые станут судьбой.
Еще неизвестны изгибы незримых орбит, Но как неустанны огромной Земли обороты,
Чей голос, тебя из глубин вопрошающий: — Кто ты? – Далекий предвестник грядущих горений и битв.
И как из незримых семян прорастает трава, Сгущалась бескрайность пространств в осязаемой плоти,
И время рождалось очищенной музыкой в ноте, И каждое чувство твое воплощалось в слова.
И круг замыкая извечный концов и начал, Воротится время возвратным приливом прибоя.
— Ожившее сердце, останься поющим – собою, Чтоб тихую тайну поведать беззвездным ночам. | |
Как смутны, как призрачны сны Угрозой полночных карнизов, Но утро победной весны Развеет их брошенный вызов.
Ты комнат унылую тишь Разбудишь и штору поправишь, И музыкой окон и крыш
Коснешься растерянных клавиш. Пусть вьется и ширится круг Ожившим дыханьем просторным
Под пляской безудержной рук По клавишам белым и черным. Оставь, и на время забудь,
Что дни твои грустью примяты, А жизнь и сама как-нибудь Расставит косые
. | |
Шопен Было детство с рядами вётел,
С простотой мазовецких песен. И ребенку, с душой на взлёте, Мир без звуков был душно-тесен.
И далёко, в чужие страны Увозили его кареты, Где играли сердца в романы
И кружили под менуэты. Чем воздушней звучат диезы, Тем души натяженье тоньше, –
И взвихренные полонезы Рвались ветром к далекой Польше. Оттого ли под жаром пальцев
Снова клавиши лихорадит, Что судьбой суждено скитальцу Умирать и любить не глядя?
Там, вдоль комнат, октябрь жался К теплым стенам дрожащим бликом, И кружился прощальным вальсом
Над слабеющим Фредериком. | |
Надежд осенних сквозной осколок
Сорвется в просинь, тоской отмечен. На плечи бросив дождливый полог В туман и холод уходит вечер.
А ты вернешься в покои комнат, Где редких мыслей и снов приюты Своим молчаньем пространство полнят,
Дождливым тактом дробя минуты. | |
Весь день без устали звучали, Дробились, в сумрак уходя, Запавшей клавишей печали
Аккорды краткие дождя, То робко, то не зная меры, Стремясь к мелодии
. Прощальный вальс, пустые скверы,
Листы осенних партитур… | |
Поворот, ступень, и – выше, Ожиданью вопреки, Новый день сорвется с крыши
На окраину строки Звонкой рифмой, а оттуда – Вниз – запутывать следы, Слушать всплески-пересуды Несговорчивой воды;
Убежать, завязнув в кроне, За Садовое кольцо, Там, где солнце, как в ладони, Прячет в облако лицо.
Разглядеть и удивиться – Мир распахнут и велик! Точка – Новая страница. Утра розовый двойник В пестрых лужах арлекином
Пляшет в солнечных лучах, И, с собою опрокинув, Держит небо на плечах. | |
Искать за возвратными кольцами строк Мосты и дороги
До слез, до горячих ударов в висок, В осенней тревоге, Чтоб выменять холод глухих площадей На парки и скверы,
Упрямые доводы строгих идей На пламенность веры, И взять напоследок трамвайный билет В осеннюю лунность –
Искать за возвратными кольцами лет Ожившую юность. | |
Лист упавший – кораблик души
Сентября – подержи на ладони. Лучше прошлого не вороши На осеннем тоскующем лоне, А в нежданное чудо поверь,
Пусть сливаются тени и блики… Величины даров и потерь (К грусти? к радости?) – равновелики.
И, как лист, на ладонях согрей Чью-то ветром носимую душу, В желтый омут осенних морей
Утомлённое сердце обрушив. | |
За жар исписанных страниц
Ты легким душам небо даришь, Разбавив строй осенних клавиш Тревогой перелетных птиц. За краем черепичных крыш,
За облаками с позолотой, За каждым новым поворотом Ты снова сердцу говоришь, Что жизнь бездонна и проста!…
И сквозь распахнутые окна Ворвется с ветром вечер мокрый В туманность белого листа. | |
Держится хрупкий вечер На волоске луча.
И, в оправданье, нечем С сердца смахнуть печаль. Ровен и неизбежен Вкрадчивый ход минут. Воздух тоской разрежен.
Мысли к бумаге льнут. Только и остается – Не отрывать руки
В час, когда сердце бьется На волоске строки. | |
Чуток слух и отточен. Игольные уши ожидают гостей караванных, груженых поклажей. Звуки сложатся в строчки,
их пустынные души мерно тают в пейзаже тишины первозданной. Может всё – лишь мираж? И стекут падежи к основанью часов
по зыбучести мига, постигая с азов слово «Вечность», чей страж – немота, что лежит как раскрытая книга. | |
Охотники за фазанами, в мир – распахнутыми глазами, мы не знали, что быть нам на поле шахматном
черно-белом, где всё шатко так. Что лишь верно: алфавит и счёт – по периметру – квадратуре шаткого горизонта.
Каждый шаг, если он и выверен, не имеет целей иного сорта, чем защита, жертва и нападение. Оттого-то к доске и жжемся.
И трепет ширит свои владения. С е-два выжили – на авось прорвёмся. Враги, ближние, – но ведь всё-равно всем…
Оглядевшись, делаем ход конём. Вспоминаем Иисуса, Будду, И Марка Аврелия. А времени…, времени и не было будто.
Как искусен крадущийся шаг её! И останется только, свернув пространство, непростые чувства держать в узде.
…Может всё и держится на гвозде, где крючок вопроса белеть остался? | |
До востребованья ветрам Осень в парках слагает письма, Чья нечаянность слезных истин В тонком почерке разлита.
Пурпур сердца впитавший в плоть, Он земным ещё не опознан– Светлой веры твоей апостол, Чьим молитвам внимал господь
Этих ветхосквозных миров, Где повис в немоте вопроса Тонкий месяц, где «до» и «после» Постижимей ли их даров?
Оттого ли расчет луча На приметах их ставит прочерк, Чтоб начавшийся с новой строчки День о судьбах земных смолчал.
Снова в письменность обращай Всё, что день нашептал изустно, А разлив беспричинной грусти И бессонной души печаль
В умолчание облеки… Пусть они, замедляя почерк, Погружаются в многоточье Долгих ливней в конце строки… | |
Заснеженность – января благородный жест.
Отслеживать и сверять беловой сюжет. Выискивать, по приметам роднить в роман. Быть искренним – и при этом сводить с ума.
Узорчатость быстротечная – дня мотив. Твой взор читать и во встречном – себя найти. Знак тождества между хрупкостью и тщетой.
В снах рожденный. Нежность рук твоих ищет той затерянной, каплей тающей в теплоте… Знать, вверены… Как близка ещё вечность тем
таинственной сопричастности, новизны той истины в сонме частностей дня резных. | |
Дерево Неповторимость жеста и шелеста, Как голоса и лица.
Всей ствольнокронностью не разделится На «волостник» или «царь». Чей каждый взмах оправдан и выверен
По меркам земных причуд. В ветвях сказавшийся нрав да не выборет Сквозь листья небес прищур. Сосуд для птичьего голоса
И царственной немоты. Равновеличье их полюсов, Во внемлющий слух влитых. Судьбинный перст одиночества,
Разлуки земная ось. Раздумий тягостных зодчим став, Потерь не воспримет вскользь. И в чине вдумчивых иночеств,
Став столпником строгих зим, Он правду клейкую вынянчит И в чудо преобразит. | |
Рождество Троеравен: Бог, человек и сын,
Сей младенец, спящий в воловьих яслях. Но настанет срок – и уйдет босым По крестам дорог в мир, погрязший в распрях.
Будет всё потом, а пока – темно И горит звезда над окошком хлева… — Симон, брось свой челн и иди за мной,
Я отдам тебе свой небесный невод Для спасенья тех, чьи сердца глухи. Вопреки всему – жизнь любовью свята.
Так, не льют вина в старые мехи, К ветхости одежд не пришить заплаты. Спит младенец – царь без земных прикрас,
И небесный хор славословит чудо… — Здесь один из тех, кто меня предаст, – Он со мной свой хлеб обмокает в блюдо.
Под теплом живых материнских рук Неизвестный мир в простоте нестрашен… Гефсиманский сад.
— Этих крестных мук, Всеблагой Отец, да минует чаша!
Смерти, как любви, не вместить объем, Но вместит ладонь роковые «тридцать». Поцелуй в щеку обожжет огнем.
— Делай, что должно по Писанью сбыться! Болью и мольбой так глаза полны, Но спасти себя не имеет права…
— Никакой за ним не признал вины! Отпустить Его? — Отпусти Варавву!
Тишина вокруг. Навевает сон Взмах вселенский век над зрачками ночи… И пронзит простор страшный крик сквозь стон:
— Для чего меня ты оставил, Отче!? Троеравен: Бог, человек и сын… И увидит мир, что пуста гробница.
И уйдет душа за лучом косым К роднику – любви ключевой напиться. | |
Сутки
сотканы с оклика,
с тонких осколков
немого крика, сколько их –
под ноги. Где логика выйдет ложью, – сном выстели.
О, долго ли от подножья слов к истине?
за жемчужиной невод брошен в неведомость отыщу ли коль небо ношей
не ведаю, не отвечу. Но суть речи и верх чаяний – умолчание. | |
Коломбина. Пьеро. Арлекин.
Триединая драма строки. Эта ниточка так коротка, (боль чернильной слезы на рукав) Что в звенящем его бубенце
Исказится гармонии цель, В пышных складках его кружевных Потаённые смыслы темны, Легкомысленный облик и быт
Пестротою излишней рябит; И, читаемое между строк То, как каждый из них одинок. Изведённый трудом драматург
Нить строки оборвёт в немоту. И, покуда уложены в ряд, Здесь тела их тряпичные спят,
Там свободный от бремени дух С высоты созерцает Звезду. | |
В немоте языка, у забвенья безжалостный почерк.
Чем сильней перевес пустоты, тем упорней нажим. Человек – вертикаль, обращённая временем в прочерк,
В чём и есть его крест, пока длится упрямое: «жив». | |
Всё пройдёт–всё пройдёт–всё
пройдёт... Но замкнут вечный круг Соломонового кольца. Только ждёшь, – но никак не наступит завтра.
Повторяться – истину отрицать. Горизонт–горизонт–горизонт: по кругу. Только всё безутешней бежит слеза –
за слезой–за слезой–за слезой... Дай руку (хотя бы, коль душу – уже нельзя!) Перестук–перестук–перестук сердечный
отчего сбивается в перебой? Нарисуй, нарисуй, нарисуй ей встречно этот мир распахнуто-голубой.
Позови, позови за собой, – а перстень незаметно в озеро урони. Подари, подари, подари её Песню
всех Песней, чтоб радостью – Суламифь. | |
У жизни судьбочеканное ремесло.
С рельефных будней соскальзывать в реверс снов. Не сосчитаешь количества их. Отнюдь
За грех паденья не взыщется тридцатью. Когда сплошные зазубрины– горизонт,
чтоб ложь от правды – на зуб ли брать? Тот ли сорт? Подбросишь: реверс сомнения? аверс вер?
Но вдруг замрёт неуверенно на ребре. И вновь за солнечным аверсом реверс лун.
Сколько б не выпало раниться, на игру Сходить не будешь копеечную, – В звёздный займ.
Да и для смерти не время ещё. Что ж, дерзай! | |
В битве за душу,
сама она – третий лишний в борьбе между злом и добром. Но, ставя вопрос ребром
о яблоке и о Еве – себя костенит вопрос. И стынет Адамов торс, врастая корнями в землю.
С веками – ветвям густеть. И быть нам, покуда медь не грянет яблоками раздора. | |
По зыбкой ткани с души лекала
пунктиром пульса успей, пока не…, чтоб став Икаром, Не сбиться с курса. И, помня это,
в чреде событий – не ведать сроков, пока планета из звёздных нитей свивает кокон.
Ложится иней тысячелетий, пространств и судеб. И ни отринуть, ни отболеть им.
И не спасутся От вязкой муки, когда разломом – вдоль горизонта… За ним – ни звука.
Но ноты полог уже разомкнут. | |
|
© Татьяна Денисенко mailfort@ukr.net | |
|
|
|