Слева, к Самаре, людскими заботами –
Пашни, посевы – плоды труда,
А справа – лесами, кустами, болотами
К реке подбирается „Волчья вода“.

Сюда и направились конные мстители,
Где мрак и трясина, и тропок нет,
К заросшей, заброшенной старой обители,
Известной Марьяне от детских лет.

Тут в старину изрубили разбойников, –
Был здесь у них и притон, и приют…
Никто никогда этих грешных покойников
Не хоронил, не закапывал тут.

Здесь мох по колено, провалы, овраги,
Здесь ужас таится и до сих пор,
Здесь нечисть мерещится в каждой коряге,
Ночами шевелится каждый бугор.

Когда-то ходили ужасные слухи,
Что будто бы здесь, из-под ветхой стены
Какие-то древние две старухи
Отрыли скелет трехметровой длины…

В детстве Марьяна с другими девчонками
Однажды осмелились там побывать
И, будто увидели что-то глазенками,
И кинулись в страхе оттуда бежать…

В полдень Пшебыльский откушал
И вышел на собственный двор.
Вчера он еще два куша
Угодий себе приобрел.

Забил мужичка на усадьбе –
Раба и убить не грех… –
«Не повинуются, дьяблы!…
Мерзкие хлопы, псякрев!»

Заметил, что здесь, не на месте,
Кто-то оставил воз…
К нему от ворот поместья
Спешил Дорофей – завхоз.

Вельможный пофыркал губами,
Стряхнув лошадиный зуд:
— Ну, что там у нас с казаками,
Которые в яме живут?

Он что, не просил прощенья?
Не каялся? Не взывал?
Так в должном изнеможеньи
С гордыней и умирал?

И как это стало возможным,
Чтоб я его не сломил!…
— Мне кажется, пан вельможный,
Кто-то его подкормил.

— Цо?! Кто посмел, кто сделал?!
Ну, хлопское быдло! – Клянусь…
— Вельможный! Я с этим делом
Сегодня же разберусь,

А вам у крыльца на подмостках
Надо сейчас покурить, –
Какой-то галайда в обносках
К вам рвется поговорить…

Вельможный раскуривал трубку,
На сермяжника не глядел,
Затянулся, пошел на уступку:
— Ну?… О чем говорить хотел? —

Подошел, на скамью уселся.
А галайда ему говорит:
— Сразу видно, что доброе сердце, –
О бездомных душа болит…

— Ты куда и откуда, убогий?
— Из далекой Рязани иду…
Я, болярин, все лето в дороге,
Ну а далее – не пойду.

Приюти у себя, милосердный!
У меня – никого кругом!…
— За какие твои усердия?
— Подлецов буду бить батогом!

Тут вельможный не то рассмеялся,
Не то раскашлялся, зачихал, –
Еле справился, еле унялся
И трубку едва отыскал.

— Нет, брунь боже! То мне не годится.
Всю дворню перебьешь наповал…
— Я, бывало, вот этой десницей
На деревне быка забивал!…

Приюти меня, благодетель! –
Не сумняшеся, потружусь…
Днесь, поелику… Бог свидетель! –
Я тебе, вашество, пригожусь!

— Добже! Вначале проверю,
Приставлю туда, где трудней.
Потом, может быть, и доверю
Даже пасти свиней…

Рыжий мужик не дослушал,
Вельможного тут перебил,
За такое великодушие
Пана слезно благодарил.

Встал перед ним на колени,
Лбом до ступеньки достал
И, возмущаясь, с волнением
Негромко запричитал:

— И за что они так не любят
Этот ручей добра!
Зароют, засушат, загубят…
Об этом кричать пора!

Такого хорошего пана
Надо беречь и любить,
А заговорщики, спьяну,
Хочут его спалить!…

И ведь живут-то черти
Не где-то, а именно тут!
Желают помещику смерти,
Того и гляди – убьют!…

И будут хозяйничать сами,
Вопросы решать селом…
Пшебыльский задергал усами
И в стороны очи развел:

— Как это? Кто… Откуда?
Где это ты узнал?
— Дело, болярин, худо.
Живешь ты на кончике зла.

На месте гнилом и диком,
Где прячется Волчья река,
В шалашике мрачно и тихо
Скрываются два мужика.

От них и ищи спасенья, –
Поместье у вас не в раю…
Такое у них решенье –
Я знаю, что говорю.

Пшебыльский то вправо, то влево
Тут начал глазами водить.
«Вот и казачка-крулева
Грозилась меня спалить…

Это на правду похоже… –
Срочно злодеев поймать
И, да простит меня Боже, –
Шкуру с живых содрать!»

— Идем! Будет срочное дело. —
Галайду во двор потащил.
Все во дворе закипело:
Быстро Ермилу нашли,

С оперативным маневром
Напарник его Игнат
Доставил и польских жолнеров –
Приписанных двух солдат,

Впрягли лошадей в повозку,
Веревкой обзавелись,
Оружием тоже в дорожку
Конечно же запаслись.

— Ну, помогайте вам боги! —
Вельможный решил подбодрить. —
Вот этот мужик убогий
Укажет, где их ловить.

Алеша Назаров следил за дорогой,
Ожидая Евсея, держал пикет.
Казаки озабочены были немного:
Удастся им эта затея, иль нет.

В центре мрачной заросшей обители
Кони мирно жевали фураж.
В стороне от трясины лесные „строители“
Возводили для вида из веток шалаш.

Все здесь возможное предполагали,
Все здесь продумали до мелочей,
Одного только хлопцы, конечно, не знали –
Сколько направят сюда палачей.

На дороге вдали развернулась повозка.
Алеха глазами впивается в даль:
За двумя лошадьми смутно видится горстка
Неприметных людей, но – мешает вуаль.

Из пяти есть один, словно ряженый,
Как будто нарочно – дразнить гусей:
Под соломенной шляпой – худая сермяжина,
А этот сермяжник - конечно Евсей.

«Началось будто так, как намечено.
И если мы выдержку все сохраним,
Нам удача в затее почти обеспечена…» —
И Алеша Назаров помчался к своим.

Казаки заждались, ухватили Алешку,
Слушали жадно, стояли вокруг…
— Помните, хлопцы, — заметил Ерошка, —
Нам предстоят не пожатия рук!

Марьяна, иди к лошадям… к двум старухам…
Да, сказки все это! Не бойся ты их!
Остальным – разойтись по местам, и – ни звука!
Ждите условленных позывных.

Убогий мужик в сермяге
Остановил лошадей
Возле сухой коряги –
Там, где Алеша сидел.

Ермила рявкнул на ухо –
Видать, за глухого принял:
— Ну, где тут твоя шалашуха,
Про которую ты развонял?!

— По бездорожью, по сырости
Придется еще пошагать…
И, главное, вашей бы милости
Удачно пройти через гать…

— Ну, это тебе стараться,
А мне, на твою беду,
За горло твое держаться!… –
Твоими ногами пойду!…

— Пойдешь ты ногами своими,
Куда поведу тебя я! —
Брызнул глазами злыми, —
И больше не хрюкай, свинья!

У Ермилы ослабли ноги
И будто убавился рост…
«А этот галайда убогий,
Похоже, не так-то прост!…

Вот только управлюсь в работе –
Двух дураков изловлю
И этого пса в болоте
Сразу же утоплю».

В дубках лошадей привязали
Под каплями с хмурых небес,
Жолнеры оружие взяли
И все углубились в лес.

Неудержимо близко
Разрядка мирского узла –
Одна миллионная искра
В сраженьях добра и зла.

Не будет у них надгробья,
Ни памяти, ни цены…
Ведет их по неудобьям
Казак Неотдай-штаны.

Ведет по корням, по корягам,
По колено в гнилой воде,
По бревнам, по кочкам, по ямам
Вперед к неизбежной беде.

Вывел туда, где сухо,
Потверже и поровней…
— Вон там, чуть левей, – шалашуха, —
Тихо сказал Евсей.

Присочинил историю,
Чтоб бдительность растрясти:
— Завтра им два пиштоля
Из Кодака должны привезти…

Теперь тишину сохраняйте, –
Они в это время спят…
— Откуда вы это знаете? —
С подозреньем спросил солдат.

На это Евсей рассмеялся:
— Иду я друзей ловить,
С которыми сам собирался
Вашего пана убить.

Над лесом дождя так и не было.
Тихо, безветренно, но
Было хмурое небо
И было в лесу темно.

Как при свечах закланники,
Робко и не спеша,
По лесу крадутся охранники
В сторону шалаша.

Хитрый Ермила, при этом
Готовый на шаг любой,
Галайду под пистолетом
Поставил перед собой,

Дулом толкал в лопатку,
Улавливал каждый звук.
Чутье породило догадку:
Какой-то готовится трюк,

Но ничего не заметил.
И лес удивительно тих…
Вдруг – сверху рыбацкие сети
Внезапно свалились на них!

Ударом чудовищной силы,
Опередив ответ,
Евсей из руки Ермилы
Выбил его пистолет,

Ловко, без окоема,
На землю его свалил
И с болевым приемом
Руку назад заломил!

Путы сети мешали,
Чтобы его оседлать.
Тут казаки прибежали
И стали Ермилу вязать.

Жолнеров убили сразу –
Глупая эта смерть!
Пальнули они по разу
От страха в небесную твердь…

Зачем они здесь оказались,
Покинули дом и мать,
Ради чего старались!
Кого пришли охранять!

С Игнатом такое было:
Пустился Игнат бежать,
Петро Нетуды-кобыла
Пытался его задержать –

Запнулся ступней о коренья –
Ногу себе повредил,
Вслед по Игнату в паденьи
Свой пистолет разрядил!…

Марьяна в повозке сидела
В притихшем кругу лошадей,
Сквозь листья на небо глядела –
Не слышала крики людей.

Услышала только выстрелы
Сумбурно и, как-то вдруг.
И подозрительно быстро
Все стихло опять вокруг…

Прошелестел над Марьяной
Сомнительный ветерок,
Рядом пугал, весь в изъянах,
Заросший кустами ложок.

Не чисто в пределах обители,
Где жил трехметровый монах.
Мерцают тут мертвые жители,
Блуждает их каверзный прах…

Сумрачно, жутко, глухо.
Кругом – устрашающий вид.
Где-то тут рядом старуха
Глазом Марьяну сверлит…

И ее охватила тревога,
Переходящая в страх,
Когда из заросшего лога
Услышала шорох в кустах.

Тяжелые вздохи и стоны
Все ближе… опять и опять…
Из этой кошмарной зоны
Марьяне бы надо бежать!

Марьяна себя терзает:
«Ну, что же! Беги, зови!…»
Из лога мертвец вылезает,
Лицо у него в крови…

Нет, это не показалось.
К повозке он полз по траве.
От ужаса кожа сжалась
У Марьяны на голове!

Рванулась бежать! Но – плохо! –
Ногой зацепила ведро…
Навстречу бежал Ероха,
Прихрамывал сзади Петро.

— Игната ты здесь встречала?!
Он тут где-то должен быть!…
Марьяна только мычала
И рта не могла открыть…

А рядом, от их повозки,
Окровавленный выше бедра,
Уходил вурдалак громоздкий
На буланой кобыле Петра.

Скрыться Игнат пытался,
Но местности этой не знал,
Он плохо в седле держался,
Кобылу к болоту гнал!

Хлопцы за ним поспешали
Ходом сторожевым,
Стрелять в него не желали, –
Задумано брать живым.

Хилая древесина,
Клином сошелся свет…
Твердь упиралась в трясину –
Дальше прохода нет.

Буланка топталась на месте,
Игнат ее бил сапогом.
Дело было не в смелости,
Дело – совсем в другом!

Лошадь чуяла гибель
И все понимала сама,
А верховой повелитель
Ни чувств не имел, ни ума.

Коварное покрывало
В горячке не распознал
И с тем же упрямым запалом
Буланку в трясину гнал.

И лошадь, привыкшая верить
Хозяину своему,
Метнулась, как будто измерить
Болотную глубину, –

Увязла по самое брюхо.
Наездник свалился прочь,
Хватался за гриву, за ухо, –
Ничто не могло помочь.

Буланка взбрыкнулась сначала
Над вязкостью грязевой,
Пронзительно завизжала
И – канула с головой.

Что-то еще бултыхнулось –
В пучину ушел и беглец.
Зеленая масса сомкнулась…
Таков у Буланки конец.

Хозяин все это видел, –
Предотвратить не смог,
А только стоял в обиде
И созерцал итог.

— Буланка моя, Буланка… —
Губами шептал Петро, —
Какая была осанка!… —
И горечью сжало нутро.

— Это моя поруха
Свела до такой беды…
— И кобыла твоя, Петруха,
Ушла совсем не туды.

Ну, что же, — продолжил Ерошка, —
Бывает беда пострашней.
Случилась такая оплошка –
Надо забыть о ней.

Где осокори и вязы,
Куда и тропа не ведет,
Ермила к стволу привязан –
Казацкой расправы ждет.

Алеша Назаров и Кремень
Как ценность его стерегут.
Немного осталось времени
И норов казацкий крут.

Друзей они обожают,
Но ненавидят врагов…
Рядом на травке лежали
Несколько злых батогов.

Хлопцы собрались на раду,
Образовали круг,
Решали, что делать надо
С творцом человеческих мук.

Они его повернули
К дереву животом,
Конечности растянули
И прикрутили жгутом.

Он несколько раз пытался
Вырваться, чтоб уйти,
Но сразу же убеждался,
Что легче с ума сойти.

Страхи чернее тучи.
Возмездия час настал.
Ермила сейчас получит
То, что другим раздавал.

Его оголенное тело
Будет огнем гореть…
Неприятное это дело –
Экзекуцию лицезреть.

Марьяна ушла подальше,
Сохраняя душевную страсть –
Единственную, как и раньше, –
Скорей бы к Матвею попасть!

И мы отойдем немножко
От хлопцев, что встали кругом
Там, где Ермилу Ерошка
Потчует батогом:

— Это тебе за Аксинью!
Это – еще за нее!
А это – за яму крысиную,
В которой Матвей гниет!

Это тебе за Матвея!
Это – опять и опять!
Ведь, от тебя – лиходея
Многим пришлось страдать!

Это тебе за Офоньку,
Что насмерть вчера забил!
А это – за девку Проньку,
Которую утопил!

За нашу Христину, вражень,
И за ее слезу!
Это – за бабу-камень!
А это тебе – за Мурзу!…

Ермила рычал, ужимался,
Вздрагивал тушей всей…
Ерошка с Ермилой умаялся –
Его заменил Евсей…

Возмездие – не заклание,
Здесь и слова не нужны, –
Несущие людям страдания
Жить среди них не должны…

Ермилу не зарывали,
Отправили сразу в ад:
Туда же и заховали,
Где опочил Игнат.

Жолнеров зарыли в землицу,
Оставили им бугорок,
Как безымянным лицам –
Жертвам случайных дорог.

Все, что здесь было, забыто:
Не помнить, не ворошить.
Дорога в усадьбу открыта, –
Надо к Матвею спешить!

Выбрались к той дороге,
Взяли тех лошадей,
Что привязал „убогий“,
Скрутивший Ермилу Евсей.

Осторожный, где надо, Ероха
Хлопцам давал наказ:
— Как бы сложилось неплохо, –
«Пришли мы сюда – из Черкасс».

Нельзя обойтись без обмана…
И вот – результат таков:
Подъезжают к владению пана
Две повозки и шесть казаков.

Хмары на небе растаяли.
Под вечер слегка холодит.
Мстители за день устали,
Но имели решительный вид.

Казаков увидал управитель
И к вельможному поспешил:
— Идут казаки, взгляните!…
Я ворота уже заложил.

— Казаки? Для чего, откуда?…
Сто тысяч дьяблов! Зачем, куда?
Запер ворота? – Не будет ли худа…
Матка найсвентша! – Это беда! —

Пшебыльский совсем растерялся,
Суетился, чего-то искал…
Казаков – не любил, боялся,
Сохранял к ним собачий оскал.

— Где мои люди, куда пропали?!
Ермила, жолнеры, Игнат, псякрев!
Цо? – хлопов еще не поймали?! —
В нем клокотали и трусость и гнев.

Между тем распахнулись ворота,
Хлопцы рьяно ввалились во двор,
Казакам панство – то же болото,
А крестьянам – голодомор.

На крыльце появился вельможный,
Усищами дергал, глазами катал,
Понимал: надо быть осторожным,
Но внутренне – рвал и метал.

И, приветственно вскинув брови, –
Ах, как это ему не с руки, –
Он воскликнул:
— Пшепрошам, панове!
— Мы не панове, а – казаки!

Этот, будто знакомый, голос
Пану кого-то напоминал.
Нос – горбинкой, и рыжие волосы… –
В казаке он галайду узнал!

Все заклинило, заторосило, –
Безответный удар прямо в лоб!
В пот сначала Пшебыльского бросило,
А потом охватил озноб.

И, к тому же, Прокоп и Ерошка
Взяли Пшебыльского за бока:
— Ну, показывай, крупная сошка,
Нашего мелкого казака!

Сделал вид, что на самом деле
Он не понял, о чем разговор…
От людской дворовые глядели,
Как вельможу вели через двор.

Над подворьем уже смеркалось.
Кремень ломом сбивал замок.
Под руками Марьяна металась –
Успокоить никто не мог.

А над ямой Ерошка спроворился
С неизменною шуткой своей:
— И надолго ты там устроился,
Запорожский казак Матвей?…

И услышал из „преисподней“
Голос ослабленный и святой:
— Вот, живу здесь, по воле господней, –
Наслаждаюсь земной красотой.

Казаки облегченно вздохнули:
Вынослив Матвей – и вверху и внизу!
Дворовые – те даже всплакнули,
А Марьяна смахнула слезу.

Когда же Матвея из ямы достали,
Он плохо держался на слабых ногах.
Друзья осторожно его обнимали
И видели все седину на висках.

Болела спина, голова кружилась,
Но рядом Марьяна была, а вокруг,
Жалея Матвея, прислуга толпилась
И сбоку поддерживал старый друг.

Матвей про земную свою обитель
Изрек неземной удивительный сказ:
Какой-то таинственный ангел-хранитель
Его молчаливо от гибели спас.

А тот, кто в ночи пробирался к яме,
Тут, рядом со всеми в толпе стоял,
Но ангел этот – кузнец Харламий –
Ни словом, ни взглядом себя не назвал.

Пана в „сыскную камору“
Спрятали под замок,
Но это убийце и вору
Еще далеко не урок.

Явится судное утро,
Достанет его беда.
Будет злодею трудно.
Ах, если бы так – всегда.

Но вечного не бывает.
Чаще бывает так:
То свет и добро побеждают,
То торжествует мрак.

Жить на земле тревожно
В бореньях, среди невзгод.
И без борьбы невозможно, –
Зачахнет земля и народ.

Хлопцы у пана в прихожей
Решили заночевать,
Но ничего у вельможи
Не трогать и в руки не брать,

Держать при себе управителя
В строгости, на меже,
За ночь по часу бдительно
Дежурить на стороже.

Уставшие за день парни
Вечеряли не спеша –
Им принесли из поварни
Горячего кулеша.

И, словно премудрая фея,
По-матерински, ладком
Марьяна поила Матвея
Целебным парным молоком.

Утро сначала нахмурилось,
Опустило на землю туман
И будто надолго задумалось,
Но это был легкий обман.

Брызнуло яркое солнце
И лучик, размером с яйцо,
Проник сквозь малютку-оконце
Пшебыльскому на лицо.

Не спал, утопал в протестах,
От гнева позеленел:
В рангах, бумагах, реестрах
Пан разбираться умел.

Хлопцы не сразу заметили,
Что здесь – у хозяйских ворот
К заступникам-благодетелям
Собрался селянский народ.

И все – жалобы, жалобы, жалобы!
И почти – все одно и то ж…
Ах, если бы их не кусала бы
Одна же и та же вошь!

Ерошка сказал народу:
— Крепость – не признавать!
Чтоб отстоять свободу,
Панов надо в шею гнать!

Пшебыльский окольным шагом
Чиновникам заплатил
И вас по фальшивым бумагам
С казацкой землей захватил.

А правды добиться непросто –
Жалобы вас не спасут…
Сейчас мы устроим вдосталь
Вельможному самосуд,

Вернем вам земное наследство,
Своего человека любя…
И, при этом, любые последствия
Мы конечно возьмем на себя.

Все готово для этого было,
Кроме панской холеной спины, –
Ее ждут Нетуды-кобыла
И Евсей Неотдай-штаны.

Прокоп и Назаров Алеха
Вельможного привели…
И, – будто другая эпоха, –
Столетия протекли…

Может, ему это снится?
Может, – сошел с ума?
Вельможному не смириться
С таким извращением дня.

Глазищами что-то ищет,
Может – какой компромисс?
Как у кота, усищи
Ходят – то вверх, то вниз.

После вчерашней оплошки
Назвал он себя подлецом…
Когда подвели к Ерошке,
Плеснул ему злобой в лицо:

— Да как вы посмели, хлопы,
Руку на пана поднять!
Да ваши паршивые жопы
Будут на кольях торчать!

Всех вас запомню, крамольники, —
В помещике вспыхнул гнев, —
В Сибирь! в рудники! в колодники
Всех упеку!… псякрев!…

— Ты нам не пан, чужестранец.
Паны нам вообще не нужны.
Зачем ты нам нужен, поганец? –
Подумай среди тишины!

Ее мы тебе предоставим –
Ты сделал ее для других,
А мы и тебя заставим
Вкусить удовольствий таких.

Ты горя людского не знаешь
И многого не поймешь,
Теперь на себе испытаешь
То, что другим раздаешь.

Каким надо быть злодеем!
Зверем каким надо быть,
Чтоб не позволить Матвею
Убитую мать хоронить!

Когда она в хате лежала
На голом полу у стола,
Дочка над ней рыдала,
Братца в слезах ждала…

И в это самое время
С усердием дьявольских сил
Ты, твое сучье племя,
Его батогами бил

И бросил в глубокую яму
В беспамятстве, без воды,
Оставил сестренку Марьяну
В аду неутешной беды…

За все твои злодеянья,
За муки безвинных людей
Ты заслужил наказанье, –
Получай же его, злодей!

Окружили его, раздели.
Пан – ни звука! как онемел.
Люди толпились, глазели,
Но никто его не жалел.

А когда на скамье очутился
И Евсей батогом полоснул,
К деве святой взмолился
Да и дьяблов упомянул.

— Матка найсвентша!… Брунь Боже!
Згода, панове! Прошу простить!…
Езус-Мария!… Ну, добже!
Сто тысяч дьяблов!… Лучше убить!

А Евсей под батог приговаривал:
— Убогим я только кажусь…
Говорил же ведь я, болярин,
Что тебе еще пригожусь.

Но холеное тело обмякло.
Красные полосы – поперек.
У вельможного силы иссякли
И сознанье не уберег.

Водой обмочили голову,
В чувство его ввели,
Избитую спину голую
Одеждой обволокли.

Положили его на рогожу
И, по замыслу, прямо на ней
Хлопцы внедрили вельможу
В яму, где жил Матвей.

Управителю было приказано:
Трое суток не доставать
И за время, что ими указано,
Пищу ему не давать.

— Мы отъедем пока недалёко,
Ну, а в пятницу будем тут.
Если в чем-то отступишь от срока,
И тебе учиним самосуд.

И сельчан не души повинностью,
И землю у них не трожь!
Не задуривай панской милостью –
Не плети эту черную ложь!

— Буду делать, как вы хотите.
Все исполнить могу… пока…
Но вы, хлопцы, однако ж учтите, –
Я всего лишь ему слуга.

Мне понравились ваши уроки, –
Будто вырвали ноющий зуб.
Наш Пшебыльский – во вред жестокий,
И совсем не на пользу – глуп.

Вот Марьяна сбежала куда-то,
Пану осмелившись нагрубить,
Он со злобы послал Игната
Сразу же – хату ее спалить.

А побег этот я обеспечил.
Вельможный бы ей не простил.
Он бы тоже ее покалечил
И к Матвею определил.

А скажите, где наши служители?
Я об этом могу узнать?
— Есть могила у древней обители.
Там жолнеры остались лежать.

А злодеи Игнат и Ермила
Опочили в болотном раю.
Вместе с ними – моя кобыла…
Жаль, Дорофей, мне кобылу мою.

На подворье толпа народа.
Казаки оседлали коней.
Наготове стоит подвода,
На которой приехал Матвей.

Навалили побольше сена,
Чтоб удобней сидеть и лежать.
Возле брата Марьяна присела –
Будет больного сопровождать.

Что прибавилось – не убавилось.
И теперь, завершив дела,
От усадьбы ватага направилась
Через кладбище до села.

На пути, за дорожной развилкой,
Средь печали людских разлук,
На погосте над свежей могилкой
Молчаливо стояли вокруг.

И над матерью сын склонился,
На коленях к могиле припал,
Прошептал что-то ей, простился,
Прослезившись негромко сказал:

— Была ты еще живая,
Когда меня сбили с ног…
Нет мне прощенья, родная, –
Тебя защитить не смог…

Рядом стояла Марьяна,
Слезы сумела сдержать:
— Тебя не оставим, мама.
Будем сюда приезжать.

Здесь же, чуть-чуть левее,
Четверть века назад
Зарыт и отец Матвея –
Убитый в бою казак.

И теперь на родной землице,
Где отпели давно соловьи,
Рядом лежат частицы
Их молодой любви.

Оправили молча могилки,
Выровняли кресты.
Потом пригубили горилки,
Спрятав лопату в кусты.

Закончили маленькой тризной,
Где память – всему голова,
Где доле сиротской капризной
Находятся с грустью слова.

В кладбищенских мыслях освоясь,
В угоду житейским путям
Могилам откланялись впояс,
Направились к лошадям.

Посетили сожженную хату –
Ушедшего детства очаг.
Стояла Марьяна с братом
И слезы блестели в очах.

К ним вышла соседка и все рассказала,
Как враз, воровато занялся пожар,
Как бегала метко – пожитки спасала,
Как быстро от хаты Игнат убежал.

К соседке во двор подогнали повозку,
Которой „рулил“ безлошадный казак.
В нее разместили всю бутру неброскую, –
Хозяин без бутры – бедняк.

А в остальном взяли самую малость.
Больше они ничего не берут…
Кур, да и что с огорода осталось
Доброй соседке отдали за труд.

В жизни несладкой по-женски жалея
С детства тоской опечаленных лиц,
Соседка украдкой в повозку Матвея
Сунула, все же, корзину яиц.

Прокоп и Ерошка стояли и думали:
Сколько же в жизни безумного зла!
— Как хорошо, что мы в яму засунули
Того развельможного пана – козла.

Хлопцы в дорогу по коням садились.
Время – за полдень. Пора уезжать.
Сельчане опять возле них толпились,
Просили их, сирых, не забывать.

Казацкая бурса дорожками прочими
Свернула направо, прошла за пруды,
На северо-запад, опять мимо вотчины
С единственной целью – запутать следы.

А там, за верстой повернули налево,
Наезженным летником сделали крюк
И вышли на шлях, по которому смело
Казацкий отряд устремился на юг.

Справа синели манящие дали,
Слева сплетались опушки дубрав,
Сзади – все то, что уже повидали,
Спереди – степи из диких трав.

Сентябрьское солнышко ласково грело.
Выдался тихий, чарующий день –
Момент, когда смысла ничто не имело,
И думать о чем-либо было лень.

Марьяна Матвею повествовала,
Как жутко ей было в лесу глухом,
Хотя в это время она понимала:
В такую погоду нельзя – о плохом.

Ерошка подъехал к повозке Матвея,
Спрыгнул с коня, привязал поводок.
— Не будет лошадкам твоим тяжелее,
Если подсяду я к вам на задок?

Признаться, мне даже последнее время
Обрыдло мотаться в казацком седле:
Руку – на луку, ногу – в стремя,
Эфес – непременно на левом бедре…

— Поваляйся у нас на душистом сене!
Корзинку отставь. Отрешись от дел…
И Ерошка обмяк, распрямил колени,
Улегся на спину и в небо глядел.

А Матвей продолжал, улыбаясь Марьяне:
— Тебе ли, живому, седла не любить!
Ведь даже мертвец из лесной глухомани
Коня умыкнул, чтоб в него угодить.

И рысью загробной, потусторонней
Умчался в болото навеселе!
Отважился кануть в свою преисподню
Верхом на кобыле, сидя в седле…

— Когда мы с Петром в глухомань прибежали,
Сестрица Марьяна была не в себе.
Побелевшие губы ее дрожали
И все повторяли лишь «бе-бе-бе…»

— Вам, мужикам, лишь бы только смеяться.
А как же мне было тогда одной
В той жуткой обители оставаться
С нечистою силой и сатаной!

— Все мы худа себе не желаем,
Но когда пребываем в подобных местах,
Все ужасы в мыслях изображаем
И сами себе нагоняем страх.

Если напрочь лишиться внушений
И ночь в одиночестве там просидеть,
Мы не увидим всех тех устрашений,
От которых легко одуреть.

В жутких местах, там где страхи тревожат,
Как всегда, и теперь и встарь,
Испугать нас живых только может
Живая земная обычная тварь.

Но всегда средь людей наших грешных
Непременно найдется злодей…
Так что – не бойся, Марьяна, умерших, –
Бойся, Марьяна, живых людей.

Впереди, с боковой дороги
Развернулся отряд верховых
С назначением, видимо, строгим –
Вся старшина – из полковых.

Писарь, судья, есаул, хорунжий
В кунтушах на рысях – впереди.
Десять душ казаков при оружии
С ними следуют позади.

Приказали с дороги сместиться,
Без касания их пропустить.
Значит, надо остановиться,
Чтоб начальство не рассердить.

В середине трясется повозка –
Снаряженье не с легкой руки.
В ней сидят неудобно и жестко
Грубо связанные казаки.

«Все, вроде, наши – не инородцы…
Осужденных везут до тюрьмы…»
Крикнул Прокоп:
— А за что вас, хлопцы?
— Своего кровососа убили мы!…

— Видно, долго с седлом не расстаться, —
Глядя в небо, Ерошка сказал, —
Не к лицу нам к обочине жаться,
Как хорунжий на то указал…

А колеса опять рокотали
И тянулась верста за верстой.
Открывались за далями дали,
Умиляя степной красотой.

В розовом мареве дымка синяя
Излучала лиловый свет,
Ковылей светло-желтая линия
Плавно сводила его на нет.

Желтый ковыль и бурьян цвета хаки…
Впереди на дороге взвихрилась пыль.
Иногда зеленели в логах буераки –
Все это наша святая быль.

А справа за далью синели пороги –
Раздолье и буйство седого Днепра…
Спасибо вам, древнеславянские боги,
За вечное чувство любви и добра!

На шляху казаки, как всегда, проявляли
Уважение к встречным волам – быкам,
А в ответ чумаки свои шапки снимали
Низко кланялись казакам.

Поход на Самару пришел к завершенью,
Но то, что там дальше произойдет, –
О том, мой читатель, прошу прощенья,
Что знаю, скажу, забегая вперед.

Пшебыльского после условного срока
Достанут из ямы, но… вот кутерьма! –
На почве такого крутого урока
Холеный помещик лишится ума.

О себе он не будет помнить
И вообще ни о чем, ни о ком.
А будет, осмелюсь дополнить, –
Совершеннейшим дураком.

Дорофей от крестьян откажется,
Землю, их собственную, вернет.
Постепенно хозяйство развалится,
А потом с молотка пойдет.

Но недолго так будет длиться,
Ведь за праведным ходит злодей.
Куркуля крепостная десница
Вновь обрушится на людей.

Время к вечеру медленно клонится,
Солнышко золотом пряжу прядет,
Путь-дорожка к Днепру за шелковицу
Казаков утомленных на хутор ведет.

И как радостно их запыленных встречали
Христина, Алена, Тамила, Андрей!
И ни капли какой-либо смутной печали
Не увидели в лицах уставших друзей.

И под шутки и смех их отряд возвратился, –
Получилось все так, как Ерошка хотел.
А Хорунжий у всех под ногами крутился,
Радостно лаял и носом свистел.

Ну, а дальше обычаи так обусловили –
Народным обычаям все видней –
Девчата большую вечерю готовили,
А хлопцы поили усталых коней.

Такого веселья и доброго смеха
Хутор казацкий еще не знал.
(Отзовется Андрею пленительным эхом
В тоскующей старости этот финал.)

Шумно и звонко, но в рамках все было:
Держался Евсей, но на самом краю…
Лишку хватил Нетуды-кобыла,
Поминая Буланку – подружку свою.

В безлунную ночь, провожая Алену,
Ерошка подумал: «Чего еще ждать!
Дивчина мне эта – судьбой подаренная.
Свадьбу мы будем двойную гулять!»

А когда впереди показалась слободка
И прошли каменистый знакомый завал,
Ерошка впервые и нежно, и робко
Аленушку в губы поцеловал…

Утром созрело такое решенье:
Хлопцам на острове – хату лепить,
Девчатам заняться приготовленьем
К немедленной свадьбе и все закупить.

Хорошо, что деньжата на это имеются,
И работы всем будет непочатый край,
А в совместных радениях, разумеется, –
Любое заданье себе выбирай.

Хлопцы сразу на остров отправились,
Взяли с собой четырех лошадей.
С первым заданием быстро управились –
Волокуши устроили из жердей,

Чтобы на те волокуши
Калыбы самана грузить
И от реки по суше
К Андреевой хате возить.

Андрей заготовил, что нужно, –
Нашел, заказал, закупил.
А хату поставят дружно –
Им хватит сноровки и сил.

Только Матвею утрата –
Не в силах помочь друзьям…
Лечат Матвея девчата
От наследья злодейских травм.

Христина с утра озабочена, –
Работы невпроворот.
Надо, помимо прочего,
Оповестить народ.

«Свадьбе быть в воскресенье,
Сегодня уже среда…
Бабка Тамила – спасенье,
Мне без нее – беда!»

Христина пошла за советом, –
Во все посвятить, рассказать
И попросить, при этом,
Участие принимать:

— О свадьбах я мало знаю.
Советом поможешь мне?…
— Да как же иначе, родная,
Останусь ли я в стороне!

Все сделаю, все устрою.
Здоровье б не подвело…
Когда я была молодою,
Нуждалось во мне все село…

— А мне, как отставшему коннику,
Приходится время беречь, –
Наши друзья ко вторнику
Должны уходить на Сечь.

Надо женщин позвать кухарить
И, конечно, поторопить.
Надо стряпать, варить и жарить,
И все для этого закупить.

Завтра утречком рано
В слободку поедет Евсей,
Купит там двух баранов,
Несколько кур и гусей.

— Стряпухи-кухарки будут.
Сегодня же позову
Марысю, Наталку Руду
И конечно же Ганну Сову.

Вмешался и дед Савелий:
— Все, девка, пойдет путем, –
Мы это и сами умели,
И нужных людей найдем.

От пращуров что-то позычим, –
Гости свое возьмут, –
Только не все обычаи
К условиям подойдут.

Но лишь бы – веселья море!
А радость – не по уму.
Народ веселится от горя
И даже – назло ему.

На хутор пришла Алена
Все выяснить и узнать, –
Она из людского трезвона
Сумела не все понять.

— Слухи ходят в слободке,
На хуторе, мол, и у нас,
Будто бы две молодки
Замуж выходят враз!…

— Скрываться, подружка, нечего.
Чему удивляться тут?
Сегодня, Алена, вечером
Сватать тебя придут!

Так что, скажи родителям –
Пусть принимают, любя…
Не будет им разорительно –
Расходы берем на себя…

А на Хортице, все умея,
И, конечно, – не без труда,
Казаки по разметкам Андрея
Уложили самана четыре ряда…

И теперь уже громко и свято
Можно воскликнуть: «Ура!»
Здесь появится новая хата –
Символ дружбы, любви и добра.

А в слободке, когда стемнело,
В крайней хате горел каганец.
Мать Алены в окошко глядела
И ждал у стола отец.

Тут подъехали верховые,
Зацепили за сук поводки
И вошли, будто здесь не впервые
И знакомы им все закутки.

На покутье перекрестились,
Поклонились опять и опять,
Оба сделали вид, что – смутились,
(И двух слов не могли связать),

А потом завели „соленое“:
— Нам сказали, что здесь, у пруда
Проживает девица Алена, –
Подавайте ее сюда!

— Есть у нас женишок подходящий –
Лыцарь, можно сказать!
Зрелый, опытный, работящий –
Добрый муж и надежный зять.

— Наша для лыцаря не годится –
Не любит порядочных мужиков.
И, к тому же… она не девица,
А всего-то ей тридцать годков.

— Вот она в аккурат и подходит.
Нашему – точно за шестьдесят.
Он без палочки не выходит
И немножко подслеповат…

— Наша – смелая молодица.
Пойдет и за пятого! Ей – по кресту!
— А наш лыцарь всех баб боится
И обходит их за версту…

— Наша с мужьями не уживается –
Львицей на них рычит,
По ночам, как собака, кусается,
Днем, как корова, мычит…

— И у нас женишок забавный –
Его издали всех видней:
Правая ножка – короче нормальной,
Зато левая – подлиней.

Вот такой у нас лыцарь Ерошка! –
Чарку поднять – не хватает сил…
Руки целы… с изъяном немножко –
Пальчики в детстве шакал откусил!

Родился-то он от волчицы…
Ну… младенец в норе сидел…
Тут шакалу, как раз, случиться –
По локти пальчики и объел…

— Ну, добре! Мы дочке желаем
С тем лыцарем счастья на век…
Ерошку мы вашего знаем –
Прекрасной души человек!

Мы рады! Пусть это случится!
И свадьбы – не избежать!…
Уверены, что и волчица
Не будет теперь возражать.

— Ну, значит – договорились.
Благодарим небеса!…
И опять на покутье крестились,
И кланялись впояса.

Чуть даже не стукнулись лбами
При усердии, на авось,
А затем обменялись хлебами –
Так уж исстари повелось.

Хлопцы, выполнив порученье, –
Это были Евсей и Прокоп, –
Вышли с чувствами облегченья
И пустились на хутор в галоп.

День четверга был загружен работой.
Дело кипело, время текло.
Христина слегка тяготилась заботой:
Было бы сухо да в меру тепло.

В слободке вчера старики говорили –
Хорошей погоде неделю стоять…
Значит угодно небесной силе
Это веселье благословлять.

На острове тоже успеха добились:
Стены выросли, как на показ,
Двое над призьбой внизу трудились,
Остальные для скатов крепили каркас.

Завтра его камышом укроют –
Вот и будет над хатой кров…
А на хуторе надо строить
Что-то вроде больших столов.

Женихи со своими невестами
Утром рано поедут в Кодак
Прошвырнуться путями окрестными
По делам, а не просто так.

За хозяйку Марьяну оставят –
Девка эта не подведет.
С бабкой Тамилой, что надо, справят
И Савелий от дел не уйдет.

Кроме них, еще три кухарки.
Есть безотказные казаки…
Этот день будет самый жаркий –
Все зависит от каждой руки.

Андрей и Ерошка в начале рассвета
Проснулись, оделись, вышли во двор.
Зарделась заря уходящего лета,
Алела в глаза сквозь лесистый пробор.

Проснулся Хорунжий, зевнул, потянулся,
Усердно за ухом себе почесал,
Потом основательно отряхнулся
И за хлопцами побежал.

С вечера все приготовить сумели
В спешке желанных и хлопотных дней
В легкую бричку деда Савелия
Впрягли самых быстрых и лучших коней.

И пошли в потаенное место,
Золотишка коснулись рукой,
А потом разбудили невесту
И поехали с ней за другой.

Вскоре четверо легким ходом
От слободки под шутки и смех
Под кленовым желтеющим сводом
Быстро выехали наверх

И направились к переправе –
Так Ерошка вчера решил.
Он умело вожжами правил
И все время девчат смешил.

У Андрея слегка ныли плечи,
Он немножечко похудел.
И о жалости не было речи,
Что его оторвали от дел.

Хорошо, что решили проветриться
Да и к свадьбе обновки купить.
А на хуторе – пусть повертятся.
Будет повод благодарить.

Семьдесят верст до крепости –
Все ж не близко, как ни крути,
Но ко времени будут на месте,
Так что: удачного им пути!

На хуторе рано все уже трудятся:
Пар – туманом и дым столбом!
А Марьяна – ну просто умница –
Все при ней ладно и все с умом.

Бывают такие девчата,
Не смазливы лицом и просты,
Но, при том, наделенные свято
Силой внутренней красоты.

Вот такой и была Марьяна,
Цветом маковым не цвела,
Не красотка, но без изъяна,
Притягательна и мила.

Не случайно Алеха Назаров
Ей внимание уделял –
На пути от тревожной Самары
Перед ней на коне щеголял.

И теперь, все продумав заранее
И мечту затаив, между дел,
Он все чаще и все желаннее
На Марьяну украдкой глядел.

А она ничего не заметила,
Там – в тревогах, а здесь – в делах,
И, конечно, ничем не ответила
На любовный его замах.

И дивчину казак не обнимет,
Не откроет ей тайну свою, –
Очень скоро Алеша погибнет
В торопливом походном бою…

В гаю казаки нарубили
Кольев, жердей и дров, –
Из всячины этой соорудили
Подобие длинных столов.

Обтянули их грубой холстиной –
Хоть сейчас принимай людей!
Получилось, как в панской гостиной,
Только креслики – из жердей.

Да посуда не из фаянса,
И сервиз не из кришталя,
Но с зачатками ренессанса,
А ни как-нибудь тру-ля-ля!

Из Кодака вернулись в потемках.
Хлопцы ездили их встречать,
Ведь бывает, что ночью, тихонько
На дорогу выходит тать!

Хоть Ерошка всегда при оружии –
Два пистоля и саблю берет,
Но о близких заботиться нужно.
Береженого – Бог бережет!

В этот день все предельно устали,
Второпях отдыхать улеглись,
До зари беспробудно спали,
А с зарей закипела жизнь.

И потом уже, после снеданка
Всех, кто трудится на дворе,
От большого мешка без подарка
Никого не оставил Андрей.

Все покупки здесь были уместны.
Скрытно Христина разведала спрос, –
Даже размеры ей были известны,
У всех приблизительно знала рост.

Все безупречно учли заранее
И, когда развязали мешок,
Первой, конечно, вручили Марьяне
Запаску новую и кожушок.

Следом отметили бабку Тамилу,
Что заменяла Христине мать, –
Теплый зипун и постолы на зиму
Будут старость ее согревать.

И деда Савелия одарили,
Учли не по возрасту стройный стан,
Шапку и трубку ему купили,
И серого цвета суконный кафтан.

Не забыли кухарок тоже –
Оценили их важный труд…
Так стараются, что дай боже.
Они даже ночуют тут.

Так Андрей раздавал подарки.
Ну, а Матвею и казакам –
По нарядной смушковой шапке
И из кожи телячьей – по сапогам.

С благодарностью, с умилением
Принимался весь этот дар
И, конечно же, с удивлением:
Мол, откуда весь этот товар?

— Где вы деньги такие взяли?
Богатый, видать, жених!…
— А они под ногами лежали,
Мы из ямки достали их.

Марьяна одела, примерила
Черный с узорами кожушок
И бросила взглядом крулевы
Алешу Назарова в шок.

Здесь бы ему смутиться,
Но он продолжал глядеть:
Уж если надумал жениться, –
Надо собою владеть.

«Вот в казаках порадею,
Деньгами обзаведусь,
Приеду сюда к Матвею,
Сосватаю и женюсь».

На подворье явилась Алена,
Как заграва из темноты,
Добрым веяньем наделенная,
Не лишенная красоты.

Говорят, если с ней пообщаться
Или за руку подержать,
В этот день будешь всем улыбаться,
Всем на свете – добра желать.

У Андрея созрело решенье
Для невест тайничок открыть –
Пусть возьмут для себя украшенье…
И Марьяну чтоб не забыть.

Пусть у всех будут добрые лица
И сегодня, и завтра, и впредь…
Раз двум свадьбам соединиться,
Значит веселью три дня гудеть!

Поварихи-кухарки крутились, старались,
Жарили, парили и пекли.
Казаки возле них на подхватах мотались,
Дружки-подружки венки плели.

Все вроде ладится, все – уместно…
К Ерошке, смеясь, подошел Андрей:
— То, что мы делаем, все интересно.
Жить стало лучше и веселей.

Прямо сейчас хоть пляши вприсядку,
Но получается что-то не так.
Денег я дал, чтоб купили стерлядку.
Можно подумать, что я не рыбак…

— Да, со свадебкой мы размахнулись, похоже.
Кое в чем не уступим пожалуй панам.
И выходит, с тобою мы вляпались тоже
В нечто панское – чуждое нам!

Эта громкая общая наша гулянка
В приднепровской округе нарушит покой…
— Если б не наша волшебная ямка,
Не видать бы конечно нам свадьбы такой!

— Ну, ничего. Пошумим, погуляем!
Нареченные наши достойны того.
Мы же, Андрюха, с тобой потеряем
Свое одиночество – только всего.

Во второй половине субботы
Под небесную благодать
Предстояла другая работа –
На веселье гостей созывать.

Боярином главным Прокопа назвали
И по обычаю в свадебный срок
В правую руку палку подали,
На левую руку надели венок.

И невесты с подружками-дружками,
Женихи с казаками-боярами
Со своими венками-плетушками
По подворьям ходили парами,

Низко кланялись всем с почтением,
Говорили им речи прелестные –
Речи умные, со значением,
Подходящие и уместные.

Приглашали их, звали позывом
Разделить с ними радость великую,
Изукрашену цветом розовым,
Неоглядную, многоликую.

Отвечали им, впояс кланялись,
Соглашались все – не жеманились
Люди добрые, люди гарные,
За внимание благодарные…

А под вечер на хутор явились
Дружки-подружки обеих невест,
В хате Христины уединились,
Чтобы исполнить последний жест.

„Дивыч вечир“ устроили вместе,
Вильце украсили на столе…
Прощались с подружками, пели песни,
Пока нет намитки на голове.

Пока листочек еще на ветке,
Пока неведома маята,
Твое сердечко еще не в клетке,
Еще не спрятана красота.

Пока в веночках – еще цветочки,
Пока не обрезаны кончики кос,
Жалейте, девчонки, девичьи годочки,
Не жалейте, подружки, ни песен, ни слез…

В погожее воскресенье,
В сентябрьский чудесный день
Возле церквушки успенья
Толпятся, – кому не лень.

Люди сюда стекаются,
Благостно ждут, стоят, –
Божьи рабы венчаются,
Священник кончает обряд.

И вот, наконец, показалось
Видение красоты –
Такого еще не случалось –
К ногам полетели цветы.

На ветхую паперть, слева,
Касаясь запасок рукой,
Выходят две королевы,
Прекрасней одна – другой,

В светлых одеждах приталенных
Из аглицкого сукна,
В изящных нашивках орнаментных
Заморского полотна.

На стройных девичьих ножках,
Которым подобия нет, –
Сафьяновые сапожки
В приятный зеленый цвет.

На шеях сверкают монисто,
На головах – цветы,
А в серьгах горят аметисты
Подспорьями красоты.

За ними царевичи вышли –
Нарядные шапки в руках
И колера спелой вишни –
В сафьяновых сапогах,

В малиновых шелковых свитах –
Зеленые обшлага,
Узоры тесьмою нашиты
Вертикалями по бокам.

С королевами рядом встали,
Чтобы под руки их вести, –
Сочетанием заблистали,
Что и взгляда не отвести!

А невесточки разрумянились
Под приветственный шум и гам…
Восхищенные люди кланялись
И бросали цветы к ногам.

Позади шла Марьяна с подружками,
Алеша Назаров – с правой руки,
Главный боярин с дружками
И все прочие казаки.

Шли приглашенные на веселье –
От слободки – недалеко…
В солнечный день воскресенья
Было весело и легко.

На просторном подворье хутора,
Где сегодня веселью шуметь,
На столах к угощениям круто
Приготовлена всякая снедь.

Баранина, птица, свинина,
Возможно, как в панских домах,
Стерлядь, сазан, осетрина
Разложены на стяблах.

Мед сыченый и пирники,
„Венгерское“ и „Рейно“,
Кроме трех ведер горилки.
Есть и греческое вино.

Здесь – пироги и сладости,
Пиво, наливки и квас, –
Все от любви, от радости.
Все это, люди, для вас!

Все для гостей, для веселья…
Распахнув на подворье въезд,
Бабка Тамила с дедом Савелием
Посыпали зерном женихов и невест.

Рядом стояли довольные сваты –
Родные Алены – отец и мать.
Завтра им тоже, у собственной хаты
Настанет черед молодых принимать.

А подворье людьми заполняется,
Значит, правеж веселья настал,
Главный боярин, с палицей,
Всех рассаживает по местам.

Бабка Тамила ему помогает, –
Знание надо и здесь иметь, –
С детства она, расторопная, знает,
Где на свадьбах кому сидеть.

В центре – красавиц невест обособили.
Тут „пригодились“ и женихи –
К королевам царевичей приспособили
„В наказание за грехи“.

С левой руки от Алены,
За Ерошкой – отец и мать.
Дальше, под кронами клена –
Трудно что-либо понять:

Родственники, подружки,
С женами рыбаки.
Там же Ерошкины дружки –
Бравые казаки.

От Христины, через Андрея,
Слева направо сидят поплотней
Бабка Тамила с дедом Савелием,
Марьяна, подружки и брат Матвей.

Рядом с Матвеем – Назаров Алеша,
Кремень Васыль, дальше – с правой руки –
Приглашенные люди хорошие, –
Андрею знакомые рыбаки.

На прочих местах окольных –
Сиденьях столов приставных
Разместились родные знакомых
И знакомые всех родных.

Рядом стоит на полянке тенистой
Скамья, шириной с кровать,
Здесь уселись „музыки троистые“ –
Будут для свадьбы играть.

Дед Савелий сидящим поближе
Все ж успел про соседа сказать:
— Сам Егор был судьбою обижен,
Но зато есть надежнейший зять.

Не дождался Егор этой свадьбы,
С внучкой своей разлучась.
А как бы сегодня он рад был!
Как бы нужен он был сейчас!…

А свадьба уже шумела.
От юных гостей и седых
Над всеми столами звенела
Здравица в честь молодых.

Алеша отпил горилки,
Соленым заел огурцом,
Попробовал осетринки
И выглядел молодцом:

«Вот мои сверстники женятся,
Довольно и мне прозябать.
Сегодня же надо осмелиться –
Марьяне об этом сказать.

Кому я ее оставляю?…
Во вторник уходим на Сечь…
А если ее потеряю?
Нет, – надо Марьяну сберечь!

Марьяна – моя отрада.
Я эту дивчину люблю,
Сейчас ей скажу все, что надо,
Вот… только еще налью…»

Овладела им радость великая
И невнятная к жизни страсть…
Где-то рядышком песня возникла
И по хутору растеклась,

Подхватилась, усилилась хором, –
К свадьбе песня – всему голова, –
Зазвучала народным задором,
Выдавая такие слова:

«…Ой ладо, ладо! Ой ясное небо!
Не надо мне злато, не надо, не треба!
Ни злато, ни срибло – все это – гибло.
Дай ты мне, ладо, долю мою…»

Над застольями песня металась,
Расплывалась и вширь, и ввысь,
Эхом на Хортице отзывалась –
Славянская песня про нашу жизнь.

А потом, после паузы зыбкой, –
Хоть закатывай рукава, –
Бубен, цимбалы и скрипка
Вступили в свои права.

И все ходуном заходило!
А первые плясуны –
Это Петро Нетуды-кобыла
И Евсей Неотдай-штаны.

… — Эх, эх! Нам не грех
Выкаблучивать за всех!
Нам бы только поплясать,
Нам бы пятки почесать!

— Геть, геть! Не сидеть!
На молодок не глядеть,
А глядеть на казака,
Как танцует гопака!

— Гуп, гуп! Козолуп
Надел старый тулуп,
Стал полами махать,
Постолами ковырять!

— Гоп, гоп! Вышел поп –
Бывший панский холоп,
А за ним, как ладья,
Выплыла попадья!…

Боярин следил за порядком,
Он и весел был, и удал,
Хоть и сам принимал не украдкой,
Но меру свою соблюдал.

Хорунжий улегся за грушей
В сторонке от шумных затей,
Отрешенно повесил уши
Недовольный безумством людей.

А веселье гудело, гуляло, –
Не передать пером, –
Полифонией в даль уплывало,
Растворяясь по-над Днепром,

В буераке терялось эхом,
За урочищем млело в садах…
(Эта свадьба и плачем и смехом
Отзовется в грядущих годах…)

И пока всем плясалось да пелось,
Чтоб весельем тоску разогнать,
Молодой между тем захотелось
У могилки родной побывать.

И пошли они вместе с Андреем,
Как условились, – только вдвоем,
По тропиночке, за деревья
И там, дальше – за пустырем.

Подошли к чуть осевшей могиле
При нарядах, при красоте,
Скорбно головы опустили
Здесь в безмолвии – не в суете.

Христина плакала над могилой
Слезно, искренне и любя:
— Прости меня, дедушка милый,
Что в то утро ушла от тебя…

Ах, если бы он их увидел!
Красивых и полных сил,
В блистательном свадебном виде, –
Что бы сказал, спросил…

Вспомнил бы мать Христины
И сына – ее отца,
Погибших в набеге крысином
Ордынского подлеца…

«Вот мать бы на вас поглядела!
Отец бы увидел вас!…» —
Всплакнулось бы деду несмело
С платком у промокших глаз.

И так же, как в жизни, тоже –
Возникла бы с пальцем рука –
Сказал бы уже построже:
«Помните! – жизнь коротка!

Живите, ребята, в согласьи,
Запомните мой совет –
Всегда, при любом ненастье
Несите добро и свет».

Они над могилкой склонились…
Тихо жужжала оса…
От хутора доносились
Нетрезвые голоса.

Поставили чарку с горилкой,
Хлеба шматочек на верх.
Православному над могилкой
Перекреститься – не грех…

Алеша решил размяться –
Оторваться от силы зла,
Но долго не мог подняться
И выйти из-за стола:

— Сегодня, пусть даже спьяну,
Ей все про любовь скажу…
Я гордую эту Марьяну
Возьму и приворожу… —

И – пошел. А земля качалась
Почему-то, туда-сюда…
Груша старая повстречалась
И осталась здесь навсегда.

Стоял и за грушу держался,
О кору поцарапал лоб.
Кто-то к нему приближался, –
Узнал:
— Это ты, Прокоп…

Я ей скажу… прошепчу ей в уши…
И поведаю ей о том…
— Алеха, кому? Этой груше?
Ну, добре! Прошепчешь потом.

А пока я тебя отправлю
В сохранение под навес,
Чтобы опять во здравии
Ты в казаках воскрес…

И спровадил туда, где было
Много сена и тишины,
Там уже спал Нетуды-кобыла
И храпел Неотдай-штаны.

И когда они там оказались, –
Глупо о том судить.
Видно, так казаки уплясались,
Что и пушкой не разбудить.

Алеша на сено свалился,
Не шевельнув рукой,
В забвение погрузился,
Обрел от Марьяны покой.

А с подворья навязчиво, липко
Все доносятся вновь и вновь
Звуки бубна, цимбал и скрипки,
И выкрики плясунов.

… — А меня любит пан.
Я для пана – болван.
Ну, а пан для меня –
От болвана мотня.

— Эх, эх, это грех –
Ставить пана на смех.
Надо пана уважать –
Батогами ублажать!…

Уже перед самым закатом
Евсей разбудил Петра,
И спросонья подумалось сватам,
Что проспали они до утра.

Вышли, определились:
Никто уже не плясал,
С песнями расходились,
Главный кутеж угасал.

К днепровской быстрине сходили,
Освежились в прохладной воде,
Бодрость восстановили,
Подсели к столу, к еде,

Еще осушили по чарке.
К ним поднесли еду.
Петро намекнул кухарке:
Мол, провожать пойду.

К Евсею другая подсела:
— Целый день, — говорит, — дела!
И почти ничего не ела,
И, тем более, не пила.

В эти дни потрудились немало,
Так что, некому нас укорять…
И двусмысленно как-то сказала,
Что, мол, можно и погулять…

Алеша Назаров проснулся,
А где он – не мог понять,
Даже слегка ужаснулся:
«Темно. Ничего не видать…»

Вблизи где-то фыркали кони.
«Куда это я залез?»
Напрягся, подумал, вспомнил:
«Меня привели под навес!

А что это – ночь или утро?…» —
Болела слегка голова.
Вышел в подворье хутора,
Сел с краешку у стола.

Вдали где-то песни орали –
От хутора на пути…
Еще со столов не убрали –
Ему бы кваску найти…

Тут подошел Хорунжий,
Помахал хвостом.
Что это ты, мол, друже,
Один на дворе пустом.

На свадьбе не веселился,
Не пел, не плясал, не ел,
Под грушу уединился
И все на нее глядел…

В хате еще не спали
И скоро открылась дверь –
Перед Алешей встали
Марьяна, Матвей и Андрей.

— Чего тут сидишь, Алеха?
В хату чего не идешь?
Может с тобою плохо?
— Может кваску попьешь?

— От квасу б не отказался
И что-то бы проглотил…
А так – ничего, проспался.
Наверное – лишку хватил.

Куда наши хлопцы пропали?
Все еще где-то кутят?
— Кремень, Прокоп, где спали, –
Там под навесом и спят.

Туда и Матвей собрался, –
Вот – прихватил кожушок,
В хате спать отказался, –
Влечет лошадиный душок.

Ероха ушел с молодкой, –
Такая пришла пора…
Евсей и Петро в слободке
Прошляются до утра. —

Андрей возвратился в хату,
Матвей удалился в поветь.
Алеше, пока не женатому,
Можно еще посидеть.

Марьяна осталась с Алешей
Немного побыть у стола,
Индюшки кусочек хороший
И квасу ему принесла.

Алеше похорошело –
Стало совсем легко –
И тревога его замшелая
Куда-то ушла далеко.

В грезах не стало изъяна,
В душе зацвели цветы…
Рядом сидела Марьяна –
Источник его мечты.

— А можно еще до лета
Приехать сюда опять?
— Ну кто же, Алеша, в этом
Посмеет тебе отказать!

Мы вместе с Христиной, с Андреем,
Все будем встречаться, дружить.
К тому же, мы с братом Матвеем
На острове будем жить…

Туда же, в Андрееву хатку
Ероша с Аленой придут
И может, стремясь к достатку,
Счастье свое найдут…

Задумчиво так сказала
С грустинкою на лице,
Как будто припоминала
О чем-то своем в конце.

И тихо сказал Алеша:
— Вот, если бы только знать…
Хочу я о чем-то хорошем…
О главном тебе сказать.

Наверное ты не поверишь…
Ведь все мы в душе храним…
— Когда ты, Алеша, приедешь,
Тогда и поговорим,

Посудачим, о чем пожелаешь.
На любой разговор сгожусь,
А сегодня… ведь ты же знаешь, –
Так устала, что с ног валюсь.

Я тебя буду ждать, Алеша.
На тебя еще будет спрос,
Наш герой запорожского коша.
Будь здоров и не вешай нос! —

И ушла. Он один остался,
Встал и вышел из-за стола.
Вот теперь он уже не маялся –
У Алеши надежда была.

«Я тебя буду ждать, Алеша…»
Эта фраза звучала в ушах
И герой запорожского коша
Ощутил себя, как падишах.

И в такой вот душевной благости
Он спустился на берег Днепра,
Окрыленный внезапной радостью,
Всей вселенной желая добра.

И вселенная, будто раскаялась,
Отреклась от вражды земной…
И мирно быстриной плескалась
Под ласковой тишиной.

Иными глазами – не просто! –
Сквозь мерцанье разреженной мглы
Он на звезды глядел, на остров
И на выступы Черной скалы.

«Это все здесь – обжитое нами,
Что тут можно еще говорить!
С золотыми такими друзьями
Здесь мы в вечности будем жить!»

«Будем жить!» – смело ночь повторила.
«Будем жить!» – подтвердил буерак.
А вселенная лишь обронила:
«Ах, если бы было так…»