Сошника панщиной задавили,
Принуждали работать за так,
За провинности палками били
И в неволе стонал батрак.

Простолюдье душили поборами, –
Был задействован царский указ, –
От ищеек с расправами скорыми
Не уйдешь и не скроешься с глаз.

Неспокойно и смутно было…
И в полтавском полку – мятежи,
И в Сечи вся казацкая сила
Напряглась у раздорной межи.

Все казацкая голь претерпела:
У нее – ни двора, ни добра.
А старшина ее богатела:
Что могла – под себя гребла.

Шумно в Сечи на казацкой раде.
Громада бросает старшине укор…
Запорожскую Сечь лихорадит –
Ей опять угрожает раскол.

Годом раньше подобное было
Против тех, кто доводит до смут.
Здесь тогда голытьба победила
И устроила им самосуд.

А теперь от мятежной Полтавы
Прискакал утомленный казак:
Там в полку учиняют расправы,
Трупы закапывают в байрак.

Слабеет и тает восставшее войско
И голота – мятежная рать –
Все взывает к Сечи запорожской,
Просит в помощи не отказать.

И громада с отказом не мирится,
Проявляя казацкую прыть,
А старшина, опять же, противится
И пытается запретить.

Атаману – тяжелая ноша
От рутинных последствий молвы…
— Пусть идут, но без ведома коша
И, конечно, без булавы.

Есаул объявил:
— Доброй волей идите,
Но не более пятисот.
И, однако ж, вы, хлопцы, учтите, –
Это не мало и зла принесет.

Против вас будет силища панская,
Православных придется бить…
Берите оружие басурманское, –
Легче будет грехи замолить.

Добровольцы в отряд вступали
Убежденно, не сгоряча,
Но кричали в упрямом запале:
«Атаманом назначить Сыча!…»

Сыч – герой запорожского коша –
Справедлив, но, где надо, и крут…
Кремень Васыль и Алеша
С этим отрядом идут.

Ни грозы им, ни ураганов.
Перед ними желанная цель.
Добровольцы в пятьсот ятаганов
Рано утром пойдут за Орель.

А писарь – себе на уме. Он знает
В услугах властям своекорыстный толк.
В ночь с донесеньем гонцов посылает,
Но тайно и срочно… в полтавский полк:

Утром, мол, с ведома атамана
Выйдут от коша пятьсот казаков,
Что непременно послужит тараном
В поддержке мятежников-бунтовщиков.

В октябрьское утро, сырое и раннее,
Под давним девизом своих праотцов
Из красных ворот для поддержки восстания
Уходит в безвестность отряд храбрецов.

Пожухшие листья туманы съедают,
Осенняя сырость слегка холодит,
Кричат петухи, но еще не светает,
И темень привычному не вредит.

Речные протоки Подпольная, Скарбница…
Тревожная смесь. На душе – не легко.
Дубовый оплот в небеса упирается.
Хоть ты еще здесь, но уже – далеко.

И, сидя в седле, загрустивший Алеша
Познал непривычный навязчивый страх.
А рядом с ним Кремень – товарищ хороший,
Спокойный обычно, но крепкий в делах.

Желая у друга развеять тревоги,
Васыль намекнул про горячий Утлюк:
— Ты помнишь в дремучих бурьянах дороги?
И как мы громили ордынских ворюг!…

Но думать теперь не о прошлом бы надо,
Родной мой Алеха – товарищ и брат.
Избавить бы кош от большого разлада.
Вот, только вернемся ли мы назад…

Кошевой атаман – он наш друг, он с нами,
Но какие-то твари ему вредят.
Не возьмешь на испуг, не подкупишь дарами,
А вот власти его непременно съедят.

— Решил я, Васыль, от Сечи отстраниться.
На Хортице буду рыбалкой жить.
Хочу на любимой Марьяне жениться, –
С Андреем, с Ерошкой судьбу делить.

Ничего не ответил на это Кремень, –
Думал о чем-то далеком, своем…
Вместе с туманом рассеялась темень
И обозримее стал окоем.

Вскоре и солнышко искоса брызнуло,
Осветило багрянцем верхушку вербы.
Отряд по велению долга капризного
Уходил с робким шансом и с риском борьбы.

Сотни Сыча подошли к Орели, –
Здесь предназначено им ночевать.
Место удачное выбрать сумели,
А дальше – на небо лишь уповать.

Лишь бы дождем казаков не мочило,
Дабы дух боевой сберечь,
А, чтоб оплошности не случилось, –
Костров никому не жечь.

Чтобы зорче гляделось стражникам,
Остальным охраняя покой,
И всегда чтоб у каждого ратника
Было оружие под рукой.

Алеша лошадкам немного
В хребтуги подсыпал овса,
А Кремень на землю под стогом
Соломы сухой набросал.

И здесь, возле речки Орели,
Отчужденной тревожным леском,
Житного хлеба поели,
Запивая из пляшки кваском.

— Может добре, что вздумал жениться
И вольготно на острове жить,
Беззаботно себе трудиться,
Безобидную рыбку ловить!

Ведь кругом и вражда, и злоба –
Войны, восстания, мятежи,
А в бореньях – витают над гробом,
А за гробом – одни миражи…

— А Ерошка сказал бы поуже:
«Многие могут словами финтить,
Но, если не мне, то кому же
Угнетенного защитить!»

— Вот и я говорю: посмотрите,
Как прекрасно жилось бы в раю,
Если б каверзный змей-искуситель
Не поганил судьбу мою.

Этот змей никогда не уймется,
Будет черное дело вершить…
Человек обречен бороться
И поэтому будет жить!

Завтра тоже нам будет работки! –
Никуда не свернуть от судьбы.
И поход, и ночлег короткий –
Это наша частица борьбы…

Ночью Алеше приснился
Странный какой-то сон:
…Хлопьями снег валился
На землю со всех сторон.

Мрачного вида поляна –
Из снега торчали кресты.
По снегу ходила Марьяна –
Она собирала цветы.

В свадебном легком наряде,
По-летнему, босиком.
А к ней что-то черное сзади
Подкрадывалось тайком…

Алеша в тревоге проснулся,
В смятеньи открыл глаза,
Рукою лица коснулся –
Реально себя осязал…

А над долиной Орели,
Не в унисон сему,
Крупные звезды горели,
Равнодушные ко всему.

И небо его поразило
Бездонною глубиной:
«Какая безмерная сила
Покоится надо мной!

Безмолвное мирозданье
Без крайностей и начал!…»
Такого величия ранее
Он даже не замечал…

У селения Нехворощи,
На последнем его пути
Это последняя ночь Алеши
Из его двадцати пяти…

Утром, пока светало,
Запорожцы ушли за Орель.
Солнце огни метало
В туманистую купель.

На дороге блестели лужицы,
Словно частицы небес.
Только Алеше недужится –
Тревожит навязчивый стресс.

На тридцатой версте от Орели
Сыч направил вперед сторожей.
Этой сотней командовал Кремень,
Сотня эта – из глаз и ушей.

Только хлопцы ушли от отряда,
Удалились за три версты,
Как на них навалилась засада,
Отрубив к отступленью мосты.

Вспышки выстрелов из дубравы, –
Хлопцы падали с лошадей…
В них стреляли и слева, и справа,
Но стрелявших не видно людей.

Запорожцы на конях крутились,
Как мишени, – вперед, назад!
Вскоре выстрелы прекратились
И послышался грубый мат.

Им кричат бородатые рожи:
— Казачки! Вы до пупа в беде!
Сидели бы тихо в своем запорожье,
Так нет же – суетесь везде!

Из дубравы метнулась конница
И насела со всех сторон.
Отвернулась, в слезах, Богородица
Под ломку копий и сабель звон…

Кремень оба свои пистоля
В навалившихся разрядил
И, о стремя опершись, стоя,
Крепко в руку копье ухватил.

Он увидел, как трудно Алеха
Отбивается возле куста,
Ятаганом орудует плохо:
«Или – ранен, или устал…»

И еще он увидел, внезапно,
Как за Алешиной – за спиной
Мчится к нему с лихо поднятой саблей
Чернобородый и злой.

И Кремень, что было мочи,
Бросил коня в намет
На помощь, где путь короче!
«Сейчас он Алеху убьет!

Еще б хоть одно мгновенье…
О, Господи! – Не успеть!» —
И Кремень теряет терпенье –
Бросает копье… в опрометь!

И сразу сверкнул ятаганом.
Но сабля взлетает ввысь!…
Срывается крик ураганный:
— Алеха! Назад оглянись!!!…

Алеша уткнулся в гриву
И повалился с коня.
Кремень промчался мимо –
Черного догонял!

Раскроил его сверху надвое
От Алеши недалеко,
И его половина правая
Еще шевелила рукой.

Кремню пришлось отбиваться, –
Хлопцы падали на глазах…
К Алеше не мог прорваться, –
Лицо и в поту, и в слезах!…

Казалось, что все потеряно, –
В меньшинстве проиграли бой:
«Ни Алехи теперь, ни Кремня
И ни сотни сторожевой».

Но вконец изнемогшие хлопцы
Вдруг увидели, как горячо
Грозной лавой летят запорожцы
Во главе с атаманом Сычем.

Хоть каратели их ожидали
И обязаны были найти,
Только в страхе от них бежали,
Многие падали на пути.

Запорожцы на них обрушились,
А они, принимая бой,
Командиров своих не слушались,
Отбивались, рискуя собой.

Казаки молодые смело,
С единым желанием – мстить,
Рубили направо, налево, –
Их трудно остановить!…

Кремень к Алеше склонился, –
Тот еще как-то дышал,
Трудно пошевелился,
Еле голову приподнял,

Видно, пришел в сознанье,
Значит, сейчас – конец…
Ему не нужны стенанья –
Нужен из слов венец.

И он, между слабыми стонами,
В печали несбывшихся грез,
Чуть слышно губами бескровными
Медленно произнес:

— Деньги мои Марьяне,
Отдай – для нее берег…

Секунды, еще, тупые…
И Алеша угас навсегда.
Глаза его голубые
Глядели уже в никуда…

«Не будет мне в жизни покоя…
Какой ты, Алеха, был!» —
Кремень всплакнул и рукою
Другу глаза закрыл.

Его положили с убитыми, –
А было их около сорока, –
Священник над ними с молитвами
Ходил с часословом в руках…

Все казаки из погони вернулись.
Даже с собой прихватили полон.
Хоть каратели больше не сунулись,
Но нанесли ощутимый урон.

Кремень и Сыч у дороги сидели.
Сюда же и сотники собрались –
На атамана с вопросом глядели:
Хотелось им знать – на кого нарвались.

— Какой вражий потрох устроил засаду?
Кто там узнал, что идем из Сечи
На помощь восставшему сирому брату?
И кто они – эти бородачи?

— Как признался нам пленник казацкий,
Что сборище это из спецмужей –
Охотницкий полк магнатовский
Для подавления мятежей.

Он пришел до Полтавы от Киева,
Чтоб мятежников покарать,
А в засаду навстречу нам кинули
Небольшую трехсотскую рать.

Как узналось о нашем походе,
Этого пленный, конечно, не знал,
Только слышал случайно в народе,
Будто гонец из Сечи прискакал…

— Так что, хлопцы, тут все понятно, —
Сотенный Муха Сыча перебил. —
Сразу, как только вернемся обратно,
Надо разнюхать, кто Петриком был!

— Мы этого скрытного гада
Искать будем ночью и днем!
Найдем и казацкой громадой
Его батогами забьем…

Пока здесь судили-гадали,
Подъехали два казака:
— К бою мы опоздали
Из-за него, дурака, —

Мыкола кивнул на Пахома, —
Хотели отряд догнать,
И если б… не эта солома,
Пришлось бы повоевать.

Ночью мы сбились с дороги,
Но в темень найти не смогли,
Промокли, сушили ноги,
Сухую солому жгли.

Под утро Пахом Закута
Уснувши спалил омет…
Случилась крестьянская смута… –
И задержал нас войт…

У смердов такая примета:
Солома к сухим годам…
— Да брось ты с соломой этой.
Тебе порученье дам:

Двух казаков возьмете, –
Будешь старшой у них, –
Четыре повозки наймете
Для раненых и больных…

В Сечи эти двое – недавние,
Но Сыч уже с ними знаком –
Это Мыкола Ранний
И кореш – Закута Пахом.

Активные и деловые,
Все знают и делают в срок,
И выучки боевые
Знакомы им все на зубок.

Живут у священника в доме,
Не брезгуют куренем,
И быть не желают, кроме –
Как в образе рядовом.

Странные люди, конечно,
Но не в чем их укорить, –
Служат пока безупречно,
Во всем проявляют прыть.

— Надо в бой идти, на Полтаву!
Надо карателей бить!
— По какому такому уставу
Мне прикажешь отряд погубить!

Их – карателей – втрое больше…
— От страха – большие глаза!
— Но зато они видят зорче…
Выполняй, что тебе приказал!

Здесь же, в горячем запале
Возле пожухших дубков
Крестьяне могилу копали
Для павших в бою казаков.

Пришли по святому обычаю,
По зову крестьянской души…
Какое таится величие
В непросвещенной глуши!

А живут на земле, словно пришлые,
Будто лишние, из года в год!
Эти люди, веками кормившие
Паразитирующих господ…

За две версты от дороги
По выселкам и окрест,
Меж хат и землянок убогих
Метался казацкий разъезд.

Заданье дано им жесткое, –
Это было всегда в чести, –
Нанять мужиков с повозками,
Чтоб раненых в Сечь увезти.

Четыре повозки для этого –
Немедленно – к этому дню!
Дать мужикам за это
Каждому по коню.

Хлопцы с заданием справились –
Такие нашлись мужики.
И только к дороге направились,
Увидели с левой руки,

Как в сторону запорожья,
Похоже – издалека,
Крадучись, по бездорожью
Ехали два казака.

— Возможно, что из Полтавы…
Кто они могут быть?
Сбежали от нашей заставы?
Их надо остановить!

И четверо хлопцев пустились
Наметом наперерез,
Чтобы они не скрылись
В густой, заболоченный лес.

И двое, трусливого нрава,
Во всю лошадиную прыть
Погнали коней направо
И начали уходить.

Конь у второго споткнулся –
Ногой угодил в провал,
Первый не оглянулся
И от погони удрал.

Казаки окружили второго,
Упавшего возле коня…
— Да это ж Стерняк из седьмого
Надскарбного куреня!

— Хлопцы! Так вы – запорожцы?
А я вас и не признал…
Я думал, каратели гонятся…
Старшой по разъезду сказал:

— Куда ты, Степан, поспешаешь,
Как будто невмоготу?
Дороги не выбираешь…
Вон, даже и шея в поту!

— У кума я загостился.
Всю неделю у кума был…
— И так под конец причастился,
Что дорогу на Сечь забыл?

— Так я ж… Это я с похмелю…
За карателей вас принял…
— У кума, значит, неделю?
А тебя я в Сечи видал!

— Так я ж… вроде как в обману?
Хошь убей – ничего не пойму…
— Вот поедем сейчас к атаману,
Он тебе объяснит что к чему.

По дорожкам, по тропкам, по летникам,
Озираясь, обиняком
Пробирались остатки смертников
Из повстанческих сил бедняков.

В одиночку бежали и группами
За пороги и дальше – на Сечь.
А сегодня лежать бы им трупами,
Если б ночью себя не сберечь.

В полтавском полку каратели
Лютовали и ночью, и днем.
Предводитель повстанческой братии
Тоже схвачен был и казнен.

С полусотни парней – конных беженцев –
Прискакали к отряду Сыча.
Эти хлопцы воинственно держатся
И готовы на бой, хоть сейчас.

Атаман остудил парням головы:
— Надо, хлопцы, повременить.
Там сейчас палачи суровые…
Вы молодые, вам надо жить.

Мало нас и мы с ними не справимся.
Будет время и будет месть.
Мы ведь тоже в Сечи огрызаемся –
И у нас угнетатели есть.

Что раньше было – в Днепре уплыло.
Делает ставку иная рука.
Сечевая старшина от жиру забыла
Изначальный устав казака.

И призвал атаман этих хлопцев,
Чтоб вступили в отряд на ходу:
— Мы признаем вас, как запорожцев,
И дадим вам курень и еду.

— Добре, батько. Мы так и хотели.
Вас об этом сегодня просить…
Мы давно ничего не ели.
Нам бы малость перекусить…

Атаман показал на Кремня:
— Вот ваш сотенный – он ваш брат.
Хоть и нет у нас, хлопцы, времени,
Он вам все же найдет провиант.

Возвратился разъезд от задания, –
С ним повозки и мужики,
И, похоже, земное создание
Исполнителя вражьей руки.

Старшой доложил атаману:
— Ехали мы лужком,
А из лесу по бурьяну –
Два казака шажком

Со стороны Полтавы
С торбочкой вперемет…
С обходом казацкой заставы, –
Увидели нас и – в намет!

Обоих мы догоняли.
Того не смогли никак…
А этого, вот, поймали –
Это Степан Стерняк.

— Чего же тебе от приятелей
Вздумалось удирать?
— Я ж думал, что это каратели…
— А за что им тебя карать?

Ты помог им убить запорожцев, –
Вон они все лежат…
Сколько ж за смерть этих хлопцев
Ты получил деньжат?

И кто же в Сечи удумал
В Полтаву тебя послать?!
— Батько! Та я ж… до кума…
— Мы будем тебя пытать.

Если ты, потрох, не скажешь,
Кто вас послал и зачем,
С кем доставлял силе вражьей
Какие бумаги и с чем…

— Гостевал я у кума! батько!…
Вот тебе божий хрест!…
А попутчик – случайный дядько, –
Он совсем не из наших мест…

Один казак из четверки
Тронул Сыча за плечо
И что-то скороговоркой
Поведал ему горячо.

Тут и старшой к атаману
Направился что-то сказать…
А Сыч огласил команду:
— Степана к сосне привязать! —

Громко сказал и строго:
— Всыпать ему батогов!
От палок бывает много
Сговорчивых языков…

А сам подошел до Кремня:
— Но я по-другому гляжу, –
Слушай, Васыль, и внемли,
И действуй, как я скажу.

Возьми казачков посильнее,
Старшого того окружи,
По тихому, но смелее
Схвати и разоружи.

И вместе с его прислужником,
Что постоянно при нем…
Этим казацким труженикам
Руки вяжите ремнем.

А хлопцы уже не хмельного
Степана тащили к сосне…
— Батько! Спытай куренного,
Если не веришь мне!

За что меня вяжете, темень!
У кума я гостевал…
А в это самое время
Кремень кольцо сжимал.

Делали вид, что толпились
Взглянуть, как бунтует Стерняк,
А сами к старшому приблизились
И ждали условный знак.

И Кремень, в казацкой поруке,
Громко сказал:
— Курбет! –
Руки вцепились в руки!
Руки схватили мушкет!

Изъяли и два пистолета,
Саблю и горский кинжал…
И прислужник Закута при этом
Сей участи не избежал.

Конечно, они возмутились,
Сделали резкий протест:
Откуда, мол, вы явились,
Чтоб брать казаков под арест!

Сыч подошел поближе,
Старшого велел обыскать,
Мыкола был зол и обижен,
Не мог ничего сказать.

В нижней части кафтана
В подкладе нашли пакет,
Отдали его атаману, –
Тот распечатал конверт:

— Знаете, хлопцы, кого вы взяли?
И кто нас так ловко засадой пугнул? –
Охотницкой службы, при канцелярии,
Надзора тайного есаул!

И зовут его не Мыкола.
И помощник его – не Пахом.
И не пахло нигде соломой,
А воняло шпионским грехом.

Есаул этот – Юзоф Крупинский,
А помощник – Сухевич Хеврон.
Их сегодняшние дубинки
Нанесли нам серьезный урон.

Содержать их под крепкой стражей
Из десяти казаков,
Ну а дальше… громада подскажет,
Как судить нам таких жуков…

А Степана забыли, оставили.
Атаман пошутил, спросил:
— А тебя-то за что привязали?
— Так я ж с кумом горилку пил…

— Ну, от этого не убудет.
Это для нас – не беда!
Казаков за горилку не судят.
А надо бы… иногда!

Положенье в отряде тревожное:
День начинал угасать,
Но еще нападенье возможно,
Надо отряд спасать.

Впереди на дороге – застава.
Там хлопцам стоять до конца.
А если „пойдет Полтава“,
Сразу пришлют гонца.

Полчаса, как ушли повозки
С ранеными на Сечь…
Атаману порядок жесткий
Надо в отряде сберечь.

Минуты не измерялись,
Осенние дни коротки.
Крестьяне с могилой управились, –
Им помогли казаки,

Притащили сухой соломы,
Расстелили ее на дне.
Изготовили крест дубовый
Плотники в стороне.

Сколько парней хороших
Лягут сюда на дно…
Ах, Алеша, Алеша!
С ними и ты – заодно…

Уложили друзей торопливо –
Стало уже темнеть.
Хмурое небо давило
На злую земную твердь.

Быстро и дружно зарыли,
Насыпали даже бугор,
Крест над бугром водрузили
Злобе наперекор.

Павшим друзьям поклонились
Под дождевую капель
И сразу заторопились
С отходом к реке Орель.

К заставе примчался посыльный:
— Хлопцы, пора уходить!
Магнатовская страшильня
Может отряд окружить.

И хлопцы, не без раденья,
Сняли заставу с крючка,
Что б исключить нападенье
На этого червячка.

Быстро расселись по коням, –
Их можно сейчас понять, –
И, как от реальной погони,
Пустились своих догонять.

Дождичек прекратился,
Зато опустился туман.
Казацкий отряд превратился
В медлительный караван.

Все казаки – голодные, –
Некогда было поесть,
Подмокшие и холодные –
Такая походная честь.

Часа через два прояснилось
И стало повеселей,
А вскоре река появилась
С селеньем Нехворощей.

Терпели, пока переправились,
Пришли на вчерашний привал,
Харчишками подзаправились
И спали кто – где, наповал.

У омета задумался Кремень:
«Здесь с Алехой беседа была…
Все же странно: что делает время! –
Словно вечность с тех пор уплыла.

Вот он, только что, в жизненной силе
Мне о будущем говорит…
И уже в придорожной могиле
Неживой, невозвратный лежит…»

Сколько ж этих могил казацких
Растеряли за двести лет
По степям, одиночных и братских!
Их количеству – счета нет.

Их не видно, они бескурганные,
Изваянья на них не стоят,
Зарастают они, безымянные,
И бурьяны над ними шумят.

И бурьяны шумят и годы.
Но у этих могил, что не счесть,
Кроме вольности и свободы,
Справедливость дерзала и честь.

Вы, потомки казацкого роду!
Чтобы право родства не терять,
Вам, которым «нема переводу»,
Надо насмерть за правду стоять!

И неважно, какой вы народности, –
Предок различий на то не имел,
Не копался в оценках пригодности, –
Был бы честен казак и смел.

И замечу, слегка критически, –
В этом есть непреложная суть:
        ЗАПОРОЖСКИЙ КАЗАК
был ЯВЛЕНИЕМ ИСТОРИЧЕСКИМ,
А не фольклорным, каким-нибудь!

Месяц прошел, как устроили свадьбу.
Христина с намиткой на голове
Поутру, прибирая усадьбу,
Листья сгребала на мокрой траве.

Солнце остатки тумана рассеяло,
Рассыпало бисером капли воды,
Ветерком над усадьбой повеяло
И подсушило тумана следы.

Частенько Аленушка здесь ночевала,
По утрам, как всегда, уходила домой.
Андрей и Ерошка опять, как бывало,
Трудились на острове с ночевой.

Они расширяли Андрееву хату,
В которой Алене с Ерошкой жить.
А та, что слепили Марьяне и брату,
Надежно и долго им будет служить.

И родные Алены на острове были,
Помогали своим, – у порога зима.
Мазали хату, ровняли, белили –
Доводили на благо жилье до ума.

Андрею на хуторе вместе с супругой,
Как, обвенчавшись, вступили в брак,
Живется не худо и жить друг без друга
Не смогут они никогда и никак.

И Алена с Ерошкой тоже –
При согласии, при любви.
Потому и у них, похоже,
Лодка счастья – не на мели.

Все вроде ладно, все обустроится.
На зиму главное припасли.
Только Матвею опять нездоровится –
Что-то побаливает внутри.

Его беспокоят недавние травмы –
Злодейский итог придорожных минут…
Девчата Матвея врачуют травами,
Заботятся, лечат, надеются, ждут.

Отряд подходил к порогам.
Уже миновали Кодак.
Шли по обычаю строго,
А не так, чтобы лишь бы как.

Внешне отряд не уменьшился
При взгляде со всех сторон.
Конные хлопцы – беженцы
Прикрыли в отряде урон.

На повозке, при строгом конвое
Из десяти казаков,
Понуро сидели двое
Разоблаченных врагов.

Крупинский лелеял надежду,
Что лояльные им круги,
Их не выдадут этим невеждам
Для расправы под батоги.

Кремень жалел Алешку –
Ехал, голову опустил.
Во вчерашнем бою оплошку
Он, конечно, себе не простил.

Чтобы мыслями поделиться,
Сыч придержал коня:
— Хватит, Васыль, журиться.
Послушай теперь меня.

В Сечи нам громада поможет
И не допустит вандал,
Но что-то меня тревожит…
Будет большой скандал.

Чтобы наметить грани,
Не сделать глупых шагов,
Надо нам знать заранее
В лица своих врагов.

Может сейчас взять Хеврона,
Отдельно его попытать.
Возможно, под страхом урона
Осмелится все разболтать?

— Этот, пожалуй, сможет,
Если его припугнуть.
А коли правду изложит,
Под зад и – в обратный путь.

Не крупная эта акула –
Нам шпигунов не солить…
Ну, а того подлеца есаула
Надо еще повалить.

Хеврона убрали с повозки, –
Отряд продолжал идти, –
Доверили жесткой веревке
С тополем на пути.

Казаки батоги положили
Рядом, чтоб тот увидал.
Сыч подошел поближе
И твердо Хеврону сказал:

— Если ты нам не скажешь
То, что хотим узнать,
Здесь ты и в землю ляжешь –
Придется тебя закопать.

Хлопцы тебя до смерти
Здесь батогами забьют
И никакие черти
Нигде тебя не найдут…

— Батько! Скажу, покаюсь,
Не утаю, не совру!
Я сам этой службой маюсь –
Она мне не по нутру.

Одно у меня ходатайство –
Уехать домой на Волынь
И жить там своим хозяйством.
А все остальное – хоть сгинь!

Слушай внимательно, батько,
Смекай и запоминай:
В коше есть писарь Подсядько –
Вот на него и пеняй.

Приписан он к вам не случайно –
Таких узнают по рукам.
Продукт канцелярии тайной
Не может служить казакам.

Задача его на раде, –
Где надо, вражду разжигать
С целью в казацкой громаде
Единства не допускать,

Расколы чинить, раздраи,
Способствовать бедноте,
Чтоб смирненько поживали
В пьянстве и слепоте.

Есть у него и сторонники.
Это хорунжий Ганьба,
Подъесаул Негромкий
И – куренной Труба,

Судейский помощник тоже,
Там же и бирючи,
И даже, – прости меня, Боже! –
Главный духовник Сечи.

Связной у него Крупинский.
При нем я помощником был,
Секретные переписки
Туда-сюда развозил.

Позавчера он снова
В Полтаву бумаги прислал,
В них вашего кошевого
Ругательно обзывал,

Список людей „ненадежных“
Сам настрочил сгоряча –
Бунтовщиков возможных…
Есть там и имя Сыча.

Вот, батько, и все, что я знаю.
Теперь мне не можно там…
— Ну, я тебя понимаю
И прогоняю к шутам.

Отвяжите, ребята, Хеврона
И верните ему коня…
Отпускаю тебя без урона,
Только, – смотри у меня!…

От радости тот прослезился
В желаниях с прошлым порвать,
Он в ноги Сычу поклонился
И руки хотел целовать…

— Что скажешь, Васыль, на это? —
Сыч по дороге спросил.
— Не нахожу ответа…
Опомниться не было сил.

— Такое вот благочинство –
Дробить всю казацкую голь!…
Для властей это наше единство
Теперь, – как зубная боль.

— Надо бы всю эту свору
Из коша повыгонять
И, как в стародавнюю пору,
Надежных людей выбирать.

— Это теперь непросто.
Повсюду, куда не взгляни,
В Сечи возникают коросты,
И магнатские, и свои,

И царские тоже, в придачу,
От милости далеки…
Вот и ищите удачу,
Вольные казаки!

— К тому же, теряем единство… –
Шатание и разброд…
И наше старшинское свинство
Уже разлагает народ…

До боли знакомая местность
Дыхнула очажным дымком,
А день отходил в безвестность
С тревогой и холодком.

К воротам волами ленивыми
Тащился фуражный обоз
И стаи при нем воробьиные
Метались над скрипом колес.

Отряд добровольного воинства
Обозных опередил,
Устало, но все же с достоинством
Походный накал охладил.

Хлопцы в конюшни дальние
Уводили своих лошадей,
А в повозке „Мыкола Ранний“
Отрешенно глядел на людей.

К нему не пускали близко,
Только за пять шагов,
А слух разлетался искрой:
«Своих убивал… казаков!»

Казаки на него взирали,
Как на недруга-палача.
А в своей кошевой канцелярии
Атаман ожидал Сыча.

От него разузнал, что случилось,
Кто тайком посягает на Сечь.
Атамана лицо омрачилось:
— Заговорщиков надо стеречь,

А завтра с утра на раде
Им будет и суд, и сказ, –
Всей воинской нашей громаде
Их выставим напоказ.

Казаки возле Кремня толпились…
И в кольцо любопытных друзей
К Васылю все узнать пробились
Прокоп, Петро и Евсей.

Но Кремень друзей огорошил, –
Можно сказать, оглушил, –
О смерти друга Алеши
С горечью им сообщил:

— Смерть налетела с заду,
Алеха в засаде убит…
Устроил нам эту отраду
Тот, что в повозке сидит.

Юзоф выказывал смелость,
Надменным пытался быть.
А друзьям убиенных хотелось
Сейчас же „мыколу“ избить.

Отомстить! Отхлестать батогами!
Утопить за чинимый раскол,
Закопать, затоптать ногами,
Вбить в могилу осиновый кол!

Сыч вернулся от кошевого.
Он устал и слегка занемог.
А Крупинского, родом из Львова,
Увели до утра под замок.

И, конечно же, стражу приставили
Из надежных, своих казаков, –
Не из тех, что изрядно устали,
А из крепких сечевиков.

С наступленьем осенних сумерек.
Казаки в потемневшую рань,
Выбивая пепел из люлек,
Шли вечерять по куреням.

После ужина кто-то гуляет,
Кто-то латает и шьет.
Сечь с потемненьем не замирает, –
Какое-то время живет.

Месяц в тучки ныряет пугливо,
Пробираясь к просветам с трудом.
В горку писарь идет торопливо,
Направляясь к священнику в дом,

И скорее – назад, восвояси:
Надо срочное дело решать…
А отец Еремей в черной рясе
Вышел благостно подышать

И направился к той каморе,
Где Крупинский сидит под замком,
Чтоб развеять мирское горе
Ловко, скоренько и тайком.

Священника стражники встретили,
Кланяясь и крестясь…
— Ну, что, сторожа-радетели,
Радеем, отворотясь?

Ну, где он тут, агнец заблудший? –
Греховное дело зело!…
Стеречь его надобно лучше –
Большое содеял зло!…

Добавит в Сечи раздору, –
От церкви его отлучу…
Впустите меня в камору, –
С ним я глаголить хочу.

Стражники тут растерялись,
Не знали, что и сказать…
Силе небесной поддались,
Отцу не смогли отказать.

Старший охранник Герасим
Позже себе не простил,
Что духовника в черной рясе
Без приказа в камору впустил.

Из крохотного отверстия
Мерещится тусклый свет.
Юзоф в углу – на месте –
Спасительный ждет совет.

Не увидели грешника очи, –
В темень ступил ногой, –
Потому-то духовный отче
В угол глаголил другой:

— Что ж это ты, раб божий,
Аки приблудный тать,
Настырно лезешь из кожи
Диаволу угождать?!

Пригляделся, увидел, приблизился,
Тихо стал говорить:
— Залезешь под рясу мне, схилишься
И будешь со мной выходить.

Меж ног у меня приспособишься, –
В присядочке весь сожмись.
Потерпишь немного, сгорбишься.
За ноги мои держись.

Как выйдем с тобой за притворку
И сторож ее запрет,
Я встану, спиной – в сторонку,
Прикрою тебе отход,

И тут же совру про знаменье,
Перстом укажу на восток.
Ты вынырнешь в это время –
За угол, а там – за кусток.

Потом, под стеною проидеши,
К причалу скорее ступай.
С челном мужичек нездешний
Узнает тебя невзначай,

Тихонько на берег дальний
Тебя увезет на нем.
А там – казачок случайный
Встретит тебя с конем…
Пошли!

Покайся, раб божий! Прими смиренье!
Не оскверняй православие впредь!
Не обретеши от церкви прощенье,
В гиене огненной будеши тлеть!…

А Крупинский в то самое время
Под рясой ножками семенил:
«Эх, скорее бы ноги в стремя,
Да и скрыться б хватило сил…»

Духовник, грешника наставляя,
Вышел за створку дверей;
Чуть спятился, оставляя
Удобство для сторожей.

Сторож дубовую створку
Проворно закрыл на замок.
— Что это там по-над горкой? —
Священник глядел на восток. —

Глядите! Там божье знаменье! —
Туда показал перстом…
А крамольник в одно мгновенье
Скрылся за ближним кустом.

— Вы что, казаки, не заметили
Знаки огненные?… Чудно о!…
Впрочем, не каждый – свидетель…
Не всем это видеть дано.

Поп в небеса крестился:
— Сие не делится пополам… —
На притвор покосился, —
Каждому – по его делам!

Ну, охранники, доброй вам ночи…
Да избавит вас бог от тревог!…
А хлопцы таращили очи
Все еще на восток…

Утром собравшейся раде
Атаман объяснил, что к чему,
И поведал притихшей громаде
То, что стало известно ему,

Что хлопцев в походе угробили
Доносчики-палачи,
А к этому их приспособили
Те, что вредят на Сечи.

Назвал поименно изменников,
Что скопом продались панам,
Но не назвал священника, –
Не смог, не позволил сан.

Казаки возмущались вначале,
Пытались старшине грубить,
Затем зло и громко кричали:
«Писаря… палками бить!»

Писарю слово дали.
Сказал, что хотел сказать:
— Все, что вы здесь набрехали,
Надо еще доказать.

Сыч с атаманством не справился,
Сражение проиграл,
С погибшими позабавился,
Все остальное – приврал.

Гул возмущенья плеснулся
Осознанно, не сгоряча, –
Сыч никогда не гнулся! –
Воинство знало Сыча!

А тот, чтобы в этом раздоре
Сразу концы свести,
Послал казаков к каморе
Есаула на суд привести.

Вернулись они со стражей, –
Не обошлось без чудес! –
Мистическая пропажа:
Есаул из каморы исчез!…

— Кто исчез? Почему? Откуда?
Такого не может быть!…
Сторожа, потрясенные чудом,
Ничего не могли объяснить.

— Кого вы к нему впускали? —
Сыч им вопрос задал.
— Никого, батько, как приказали.
Лишь священник его повидал…

— Священник входил под крышу?
— Да… Мы – снаружи, возле дверей…
— А когда он обратно вышел,
Что проделал отец Еремей?

— Ничего… Увидал знаменье,
На него нам рукой показал…
— Вы увидели это явленье?
— Боже правый нам отказал…

Духовник как только вышел,
Мы сразу заперли дверь…
Похоже, что кто-то свыше
Исполнил коварную цель…

— Священник в какой был рясе?
— В черной, широкой такой…
Он сразу ушел восвояси.
Сказал, что идет на покой.

Конечно же, Сыч догадался,
Про чудо бы мог сказать,
Но поп во грехе не попался, –
Здесь трудно вину доказать.

А писарь с надменной улыбкой
Притихшей толпе изрек:
— Здесь шито все белой ниткой.
Он намеренно их не сберег!

Сыч ответил легко и проворно:
— Шито ниткою – это да!
Только не белой, а черной,
Чтобы было побольше вреда.

Есть на Сечи чиновник –
Предательства образец.
Если чудо вершил духовник,
То шил это чудо писец.

Я знаю теперь, громада,
Каков у священника нрав…
А что доказать это надо,
В том писарь, вражина, прав.

Тут казаки смутились, –
Не знали, как понимать, –
Лишь боязливо крестились:
«На священника… так роптать?!!»

— Вот здесь у меня… на бумаге
Все видно, кто иже с ним.
И в этой нечистой магии
Дано предписание им

Доносить обо всем пораньше
И смутьянам в делах потакать,
Дабы в козацтве и дальше
Единства не допускать!

Эти бумаги изъяли под дулом –
Нашли при обыске в тот же день
В подкладке кафтана у есаула
Канцелярии тайных дел.

Этот пакет отдаю кошевому.
Пусть он с громадой решает сам,
Бить ли писаря по живому,
Или гнать его к бешеным псам.

— К бешеным псам! — казаки кричали, —
Бить его палками и прогнать…
А богатенькие молчали:
«Надо подумать, обмозговать».

Когда громада кричать устала,
Вышел Кремень слово сказать:
— Бить его палками – это мало.
Надо сурово его карать!

Там, за Орелью, в сырой могиле
Сорок два хлопца лежат на дне…
Каких казаков ни за что загубили!
Погибли орлы по его вине!

Такого еще на Сечи не бывало,
Чтоб в коше гадюка своя завелась
Да еще сечевых казаков убивала…
Раздавить бы ее – эту подлую мразь!

Вместе с ней и ее сторонников –
Их атаман поименно назвал…
Оградим нашу Сечь от крамольников,
Чтоб в оковах казак не стонал!

Мы ведь вольностью только богаты…
Так восстанем единой семьей!
А не-то нас задушат магнаты
Вместе с вольностью и землей!…

Бурей вскипело негодованье,
Наболевшее прорвалось!
Что-то ужасное, крайнее,
Неудержимое началось.

Громада задвигалась, забурлила,
Злобой плеснулась вперед,
И шальная казацкая сила
Лавиной пошла в намет.

Сзади давили на средних! –
Смятенье, куда не глянь, –
Средние гнали передних…
Крики, угрозы, брань!

Злые толкали смирных
Неразборчиво, сгоряча…
— Не трогать старшин невинных! —
Кремень кому-то кричал.

Судейский помощник Неяда,
Хорунжий, подъесаул
На коленях просили пощады:
Мол, писарь нас обманул…

Головы мазали сажей,
Брудом себя нарекли…
Казаки куренного сюда же
За ноги приволокли.

Злые искали писаря –
Писарь пропал, исчез!…
— Не видели панского лыцаря?
Куда он, падлюка, залез!

— Писарь – как провалился!
— Ты духовника потруси…
Священник мелко крестился:
«Господи! Пронеси!»

Когда справедливый Кремень
Предателям угрожал,
Писарь, в то самое время,
Тайно с майдана сбежал.

Кинулся в свой домишко,
Что поценнее – схватил,
Деньги и золотишко
В торбу на дно опустил,

Бросился к коновязи,
Которая возле ворот,
По лужам бежал, по грязи,
Не закрывая рот.

Старик коневой удивился –
Писарь бежит во всю прыть!… –
Низко ему поклонился,
Но рта не успел открыть.

— Спешное дело, братец.
Скорее давай коня!
А если меня кто хватится,
Скажи, что не видел меня!…

«О, Боже! Как скачет время!
И торба в руках, как напасть…»
К тому же ногою в стремя
Долго не мог попасть…

Так из ворот и помчался,
Торбу в руках держал.
Дождичек мелкий начался…
Писарь из коша сбежал,

От страха охваченный дрожью,
Озираясь по сторонам,
Пробирался по бездорожью
В услуженье магнатам-панам.

Казаки с нулевыми итогами
В десятке верстах пути
Рыскали по-над дорогами,
Но не могли найти.

В Сечи – тишина, как прежде.
У всех улеглось в груди…
И злых казаков мятежных
Влажный туман охладил.

Висит над притихшим майданом
Слегка моросящий туман.
Стоят казаки, ожидают,
Что скажет теперь атаман.

Кошевой обратился к громаде:
— Други мои и браты!
Вы убедились на раде, –
В Сечи завелись кроты,

Подрывающие устои
Наших прадедов и отцов.
Будем бдеть при оружии, стоя,
Против засланных подлецов.

— Будем, батько! — кричала громада, —
Отстоим наш отцовский канон!
Нам чужого устава не надо!
Не допустим с любых сторон!

— Но Сечь не оставят в покое.
Нам лиха не обойти.
Вокруг нас творится такое,
Что трудно осмыслить пути.

От неволи нам некуда деться, –
Ход истории необратим, –
От походов не отвертеться,
Ибо этого мы не хотим.

Непонятное нынче время.
Да и наглость берет свое.
Скорее бы – ноги в стремя,
Да с копьями – на воронье!

Будут еще и расколы,
И большая вражда на пути.
Будут Петрики, и Мыколы –
От этого нам не уйти…

Да, бурные годы были
В преддверии перемен.
Казачьи полки не забыли
Азов, Очаков, Кизикермен…

Не каждый поход был славен.
Тернистой была череда:
Был Палий Семен и Булавин,
Были шляхтичи и орда…

Свершалось порой нелепо
Для тех, кому выбор дан:
Шляхта, король, Мазепа,
Царь и турецкий султан…

Одни – за магнатов, другие – за ляхов,
Эти – с Мазепой, а те – с царем…
При таких небывалых размахах
Запорожцы являлись – один к четырем.

Из событий – сплошное месиво!…
И добра здесь хватало, и зла.
Но история все куролесила
И творила дурные дела,

Все кружила мятежной вьюгой.
Всех как будто попутал бес, –
Запорожцы, и те друг на друга
Ходили с копьями наперевес.

Это будет и позже,
Это есть и теперь,
Да и в наши дни тоже –
Очень схожая канитель…

Съездить на Хортицкий остров
Кремень зимой не смог –
Положение было острое
С избытком походных дорог.

И только весной, в мае месяце,
Когда соловьи запоют,
Будет возможность встретиться
С друзьями, что там живут.