«Аксай молчит, не лает. Когда такое было?», — грустно, про себя, спросил Ефимыч.

Собак в деревне, как впрочем, и другой живности, похоже, нет.

— Давай за мной! Тут я у себя дома, — прошептал Ефимыч, вставая на ноги.

Впереди, за деревьями, сквозь темноту белеет большая, вытянутая в длину хата. Перебежками от яблони к яблоне, останавливаясь и укрываясь за их нетолстыми, поблескивающими мокрыми стволами, Ефимыч уверенно ведет за собой. Ноги бойцов то и дело подворачиваются, ступая на падалицу.

Ефимыч на ходу поднял яблоко. Белый налив. Его гордость. Ни у кого из соседей таких нет! Прижавшись к стволу очередной яблони, надкусил. Яблоко рассыпалось во рту крупным сахаром. Жевать не надо – тает! Глянул на Томшинского – тот тоже ест яблоко. Хмурое лицо Ефимыча как-то подобрело, и красивая обаятельная улыбка на миг украсила суровое лицо старого солдата.

Садочком приблизились к дому. На длинной, без окон, стене – череда язв от вырванных пулями кусков. С обоих торцов, отгораживая сад, к дому примыкает забор. С левой стороны – проход со сломанной калиткой, повисшей на одной надорванной петле. Покачиваясь на ветру, калитка, казалось, ранено постанывает. За забором, слева – задворки: сарай с хлевом и угольней. С правой стороны дома еще один вход во двор. Перед ним, в грязной луже – сорванная с петель и с выбитой доской лежит калитка. За входом, справа – летняя кухня.

— Жди тут, а я хату обойду, посмотрю, — в самое ухо прошептал Ефимыч, оставляя Томшинского одного.

И через секунду он оказался у дома. Черный, согнувшийся силуэт Ефимыча хорошо просматривается на фоне белой стены.

Томшинский, не успевший ничего сообразить, заволновался: не крикнуть, не остеречь. От невозможности что-либо изменить Томшинский присел под яблоней и молча наблюдал, как Ефимыч быстро исчез за левой калиткой. Томшинский бросил взгляд на часы. Время не делало для них поблажек – часы исправно показывают почти час ночи, а еще ничего не сделано! Томшинский случайно, рукой нащупал яблоко. Обтер в ладонях и поднес ко рту.

Ефимыч, миновав сломанную калитку, присел под первым, ближайшим окном. Обрамленное широкими резными наличниками, окно спальни позванивает, отбрасывая частые брызги.

Прислушаться не дает дождь – барабанит по капюшону. И сердце громыхает в груди, словно бьет в бубен. С сердцем ему не справиться, а вот капюшон – он откинул назад. Шею обдало прохладой, и по спине побежали холодные капли попавшего за шиворот дождя.

Взявшись правой рукой за подоконник, а левой прижав к себе автомат, вытирая стену спиной, Ефимыч поднялся. Повернув голову и косясь глазами в окно, он весь обратился в слух. По темному стеклу беззвучно бегут водяные струйки. Большинство из них быстро, резво вниз, к подоконнику. А иные – замедляя течение, запруживаются и прорываются где-нибудь сбоку широким потоком. Ничего не расслышав за чернотой стекла, Ефимыч присел.

Коротко перебежал к следующему окну. Отсюда хорошо видны запертые хлев и сарай, а за ними – пустая угольня. Раньше от задворок тянуло запахом коровы: молоком и навозом. Носом он глубоко втянул воздух – нет, теперь не пахнет. Тем же макаром, что и в первый раз, заглянул и в это окно: и за ним – темно и тихо.

Продолжая вытирать собою стену, добрался до угла. Почти припав к земле, чуть высунувшись, оглядел поросший густым, высоким бурьяном двор. Слева, на пустой конуре Аксая, лежит цепь с расстегнутым в подвласине ошейником. По сердцу прокатилась волна обжигающей, горячей крови. Ефимыч с трудом сглотнул горькую слюну. Но, увидев на обшитом досками колодце с воротом по-хозяйски прикрытую ляду, чуточку успокоился – у него малость отлегло от сердца. А вот на штакетнике – ни одного горшочка, как бывало когда-то. Взглянул наверх. Густой, тенистый виноград, перекрывший аркой двор, свесился крупными, еще не очень спелыми, гроздьями. Большие, узорчатые листья шевелятся, будто кланяются. С каждым поклоном роняют дождевые капли. В палисаднике пусто, как в пустыне. А до войны? Каких только цветов там жена ни растила, старалась – большая любительница! И гвоздики с пионами, и астры с майорами, и еще какие-то, а уж петуния, так та – по всему двору, без удержу!

Ефимыч осторожно выполз из-за угла. Добравшись до двери, тихонько и легко нажал на нее. Та не поддалась – заперта изнутри. Заглянул в оставшиеся четыре окна – там: тот же мрак и сжавшаяся в испуге тишина. Прошел мимо входа в летнюю кухню. Составная, из двух половинок, дверь закрыта. В дужку запора воткнут знакомый, по кругу с резьбой, деревянный клинышек. Сын, Сенька выстругивал, вырезал ножом. На душе у Ефимыча потеплело, будто парного молока выпил.

Ефимыч еще раз свернул за угол. В полуприседе засеменил в сад, руками чуть касаясь земли. Обходя лужу, погладил ладонью калитку по уцелевшим доскам.

Томшинский, устав в томительном ожидании, спросил:

— Ну, что там, как?

— Во дворе и в хате – тихо. Немцев, мабуть, нема, — шепотом докладывал Ефимыч. — В хату я не заходил, и не стучался. Но, думаю, там – только мои.

И, словно прося, добавил:

— Давай зайдем.

— А если там немцы? — не то у Ефимыча, не то у самого себя, задумчиво спросил Томшинский.

Ефимыч мог бы привести кучу доводов того, что немцев там нет, но махнув рукой, угрюмо молчал, не найдя подходящий.

«Закурить бы», — только одно и подумал, не зная, что ответить.

Ответа Томшинский не получил, хотя, в общем-то, и не ждал. Потер кулаком лоб, обдумывая дальнейшие действия. Они прошли половину пути, никого не встретив. Судя по всему, немцев в деревне нет. Но на передовой-то есть. Где же тогда тыловики? А на станции? И там пусто? Вряд ли. Немцы бегут – отступают вторую неделю. Эвакуируются. Конечно на станции! Томшинский чуть не вскрикнул от догадки и, прикрыв кулаком рот, глухо откашлялся.

— Хорошо, Ефимыч, давай зайдем, — соглашаясь, Томшинский тронул друга за сапог.

Ефимыч будто того и ждал. Быстро поднявшись, протянул Томшинскому руку, помогая встать.

Пошли справа, между домом и летней кухней. Друг за другом, осторожно, прижимаясь к стене, обогнули дом. Ефимыч рукой показал на колодец, мол, спрячься за ним. Томшинский понял жест друга и проворно прошмыгнул за колодец, пронырнув под рукоятью ворота.

Колодец как раз напротив двери. Томшинский наполовину укрылся за его гранитными венцами. Как-то неуклюже встал на правое колено и поднял автомат. Прицелился, привалившись к колодцу плечом. Дверь в дом тут же заплясала на мушке автомата под громкий аккомпанемент сердца.

Ефимыч, прижимаясь к стене между дверью и окном, кинул быстрый взгляд в сторону колодца, на товарища. Из темноты, едва различимо, на него уставился решетчатый ствол автомата.

Ефимыч еще раз огляделся по сторонам. С силой вжался в стену и перестал дышать. Перекрестился. И тихонько, срезом автоматного ствола постучал в окно.

Дальше >>>